— Дома, в лесничестве. В разведке больше немецкий полезен. А по нему я дальше “хенде хох” так и не дошел, — ответил старшина и полез за кисетом. За табаком думать как-то проще, хотя с такими думами, что накопились, никакой махорки не хватит.

К концу зимы сидение в глухой обороне осточертело даже самым терпеливым. Все “бои местного значения” да “поиски разведчиков” напоминали скверное соседство, то сосед у тебя горшок расколотит, то ты его курицу у себя на дворе изловишь и в суп определишь.

А самым досадным лично для Поливанова было то, что с разведкой определенно не задавалось. Причем не у него одного, а чуть не на всем Западном фронте не ладится! Ведь как же так, товарищи? Оборона стоит, участок свой рота знает до последней кочки, да что там, скоро каждую жабу на болотистой нейтралке запомним, по отчеству звать будем, а она нас — по званиям! Но гранаты по чужим окопам разведка кидать может, а “языка” взять — никак. Тот фриц, что отловили они прошлым летом в случайной своей вылазке, был чуть не единственным успешным поиском! Вот снайперы — это да. Снайперы наши работают — загляденье. Правда, фрицевских тоже хватает, так что не высовывайся. Разинул варежку — сам виноват, в наркомземе поди сразу наряд вне очереди влепят по прибытии!

Но пока разведка могла только наблюдать и слушать, что происходит у противника. Подобраться ближе и то выходило не всегда. Группы часто теряли бойцов на минах, и хуже всего — не всегда на немецких, запросто могли выползти и на свои. Немало хлопот доставляло и то, что немцы держали на передовой собак. Чудо, что ни одной псины не было тогда у речки! Иначе лежать бы всем четверым на нейтралке.

С наступлением зимы, когда на Рессе стал лед, послали группу в шестнадцать человек — и один сразу же нашел полынью! Ладно, хоть тут отошли без потерь. Но опять напишут в донесении, мол “группа ограничилась наблюдением и отошла, не выполнив задачу”. Да сколько мы так будем ползать да “ограничиваться”?

— Зато у тебя в группе потерь меньше всех, — пробовал ободрить Поливанова младший лейтенант.

— В хозвзводе их еще меньше! Результат нужен, а где он? Когда нет результата, каждый наш раненый — это бессмысленная потеря. Каждая пуля, что мимо цели — бессмысленная потеря, без смысла, это ты понимаешь?! Люди старались, работали, металл добывали, сырье, порох делали, пулю лили, гильзу тянули, везли это все, а мы бах — и в сторону немца выпустили. То есть мы всю работу тыла взяли и без пользы к небу пустили. Потери — понятно, на то и война. Смысл нужен. Всю нейтралку до дыр исползали — а толку? “Языка”-то мы до сих пор приволочь не можем! Разведка называется…

Хотя оборона стояла "ни тпру, ни ну", он чувствовал, что долго держать этот рубеж немец уже не сможет. Слишком крепко ему под Сталинградом зубы пересчитали, чтобы держал он здесь дальше войска. Так что треснет эта оборона к весне, как подтаявший лед. Угадать бы только момент, когда это случится. Чтобы не дать врагу отойти целым, а прижать и за все спросить. Крепко спросить. Не хуже, чем в Сталинграде. Так спросить, чтобы в самом Берлине икалось! А “намерения противника на кофейной гуще не угадывают и по бубновому тузу не определяют, это еще в древности мудрые люди говорили *. Знание положения противника можно получить только от пленного!” — учил капитан Климов. Стало быть, нужен пленный. И лучше, чтобы не один.

*[“Знание наперед нельзя получить от богов и демонов, нельзя получить и путем заключения по сходству, нельзя получить и путем всяких вычислений. Знание положения противника можно получить только от людей.” Сунь Цзы, на русский уже давно переведен]

Однажды ночью, уже в конце февраля, их группа засекла отходящую пехоту с обозами. Насчитали до полусотни подвод, которые по темноте тянулись на запад. Немцы и впрямь начали отход..

Вскоре посланная вести наблюдение группа из четырех человек сунулась без приказа вперед, нашла покинутый немцами без присмотра передовой окоп и, не обнаружив противника, приволокла в свое расположение оставленный ящик с гранатами. Бойцы, конечно ждали похвалы. Серегин объявил группе благодарность и лично пошел докладывать командиру. И выскочил из его землянки красный, встрепанный и злой. Капитан Климов гранатам не обрадовался, а разнес лейтенанта по кочкам: “Я вас не на склад посылал! Что приказано было?! Вести на-блю-де-ни-е! — гремел его голос на все позиции. — Гранат у нас и так хватает. Толковых разведчиков вот, которые приказы умеют запоминать — недостаточно! Ясно выразился?” Затем последовал приказ вернуться и продолжать наблюдение.

Сгоряча Серегин чуть не отправился во главе группы сам и тем же путем. “Товарищ младший лейтенант, а как скоро фрицы своего добра хватятся?” — негромко спросил старшина. Тот вспыхнул, но видать вспомнив первый их “поиск”, согласился, что маршрут надо менять. Потому и не попали под обстрел там, где обозленные потерей ящика немцы их ждали и пристреляли подходы.

Через день группа смогла вернуться с пленным. Обер-ефрейтор, видать из новоприбывших, крыл солдат в окопе боевого охранения отборнейшей немецкой бранью, видать, припоминал потерянный ящик. И в командном раже не заметил, как скользнули четыре тени из темноты. Часового уложили на месте, а обера сумели, хоть не сразу, скрутить. Будучи связанным, немец тут же обмяк, брыкаться перестал, но и ползти не соизволил, видимо, решив таким образом выказать презрение к противнику. Дескать, если я этим русским так нужен, пускай сами меня и тащат.

Но ни удачный поиск, ни благодарность командования не радовали тогда старшину. Он не чувствовал никакого удовлетворения от проделанной работы, а только усталость и злость. И нетерпение. “Когда же наступление?! Скорей бы!”

Только вчера на наблюдательном посту он видел как там, за немецкими позициями дрожало от жара ночное небо. По всем прифронтовым тылам, на десятки верст горели деревни! Враг не собирался отходить просто так. И каждый, кто видел это зарево, гнал от себя мысли о том, что сталось с жителями. Только рядовой Грибов, тоже переведенный в разведку, уже когда вернулись в свои окопы, тихо спросил, будто сам себя: “Может, в лес уйти успели?”