Савранский так искренне возмущался, что я даже не смогла смеяться. И не стала напоминать, что пару месяцев назад сама пребывала в таком же состоянии шока, осознавая, что твои самые интимные части тела стали проходными для постороннего лица.

– Я могу дать контакты клиники, где сдавал мазки на трихомонады, - пробасил Тимур, забивая последний гвоздь в крышку этого гроба.

Савранский взвыл. Уперся головой о стол и принялся барабанить руками по моей и без того хлипкой клавиатуре:

– Я неудачник, неудачник, неудачник.

– Неу… что? Прости, не расслышала.

– Дачник, - подсказал мне Тимур.

Глумиться над бывшим было все еще весело, а жалости во мне не наблюдалось ни на грамм, но крики из моего кабинета могли напугать пациенток. И вообще, это шоу можно перенести на вечер, когда Савранский протрезвеет и переоденется. От него дурно пахло какими-то вчерашними колготками.

– Кеш, иди к себе.

– Мне некуда, Настя, ты не слышишь? Отец меня отстранил, так что я теперь свободный художник.

– Дебил ты, а не художник.

Тимур понимающе хмыкнул, глядя на эту перепалку. Он вообще вел себя подозрительно тихо, не влезал, не отсвечивал, не давал советы. Наоборот, притаился и выжидал, будто бы изучая что-то важное.

Наверное, смотрел, как его зефирная Настенька становится грымзой и кусает того, кто не может дать ответ. А я кусала. Потому что заслужил.

– Мне сказали освободить кабинет до обеда.

– И кто будет на твоем месте?

– Меня это не волнует, - он проехал косым, ошалевшим взглядом мимо моего лица.

– Очень жаль, что не волнует. А должно бы, это твои подчиненные и твои пациенты, они то в чем виноваты?

– А в чем виноват я?

Я закатила глаза. Сцена превращалась в какую-то пошлятину. Не хватало слез и заламывания рук, чтобы все стало как в дешевом отечественном сериале. И только я об этом подумала, как раздался первый глухой удар. За ним второй и третий. Это Савранский принялся биться головой о дерево.

– Я все просрал. Все, все, совершенно все просрано, Настя! Просто все!

И на каждое его «все» слышался негромкий «бух».

– Прекрати ломать Настин стол, - от тихого, нечитаемого голоса, Савранский вздрогнул. Кажется, он снова забыл, что мы не одни в кабинете.

– А то что? – Он в порыве закусил губу.

– А то я сломаю тебя, - так же спокойно ответил Тимур. И сразу стало понятно – не шутит.

В первую очередь понял это сам Савранский. Закинул голову вверх, и гордо держа нос к потолку, встал с моего стула и пересел в большое гинекологическое кресло в углу. Пока он пытался уместить жопу на мягоньком, то и дело задевая и бряцая металлическими подпорками, я подошла к Тимуру.

– Все хорошо?

– Мне не нравится твой муж.

– Мне он тоже не нравится, что будем с этим делать?

Зелибоба хмыкнул:

– Я должен идти в зал, у меня сейчас персоналка, я не могу ее пропустить, понимаешь?

– Понимаю.

– И тебя оставить с ним не могу, - в голосе глухое разочарование и беспомощность.

Осторожно, чтобы не задеть сурово нахмуренные брови, я поцеловала Тимура в лоб, как мама целует ребенка, чтобы проверить, не болен ли он.

Температура 36,6 как по учебнику, но я точно знала, что Тим не здоров. Просто болело не снаружи, а внутри, очень-очень глубоко, так что не добраться через все его замки и заборы.

– Ты ревнуешь? – сзади послышался лязг металла, это Савранский скинул лоток из нержавейки, тот с грохотом упал на плитку. Я вздохнула: - Правда, не стоит.

– Скорее всего действительно не стоит, но я не могу с собой ничего поделать. Это, - он брезгливо покосился на ширму, за которой играла тень, от длинных Кешиных ног, - твой муж, с которым ты двадцать лет вместе, а я так… не пойми кто.

– В смысле не пойми кто? Ты мой Зелибоба, забыл?

Мягко, как разнеженная на солнце кошка, я «боднула» его плечо головой, подняла лицо вверх, впитывая в себя всю тьму его красивых глаз, пока они наконец не стали капельку светлее.

Поцеловала, легко коснулась губами губ, оставляя на них свой след, свой запах.

В этом не было ни призыва, ни эротики, просто просьба.

«Поверь мне, пожалуйста, и ни о чем не бойся».

И Тимур поверил. Скрутил свои кавказские страсти в рог, кивнул и, пожелав мне хорошего дня, вышел из кабинета. На Савранского он даже не смотрел, будто того не было здесь вовсе.

Когда я вернулась к мужу, увидела его с задранными ногами в кресле.

– Всегда было интересно, как вы женщины сюда забираетесь, - икнул он и добавил: - Вообще вы женщины такой интересный механизм. Как вот у вас все это получается? Любить, кормить, рожать?