Повелитель изумленно смеется и обхватывает лицо невольницы ладонями, чтобы в ответ покрыть его поцелуями и снова жадно припасть к губам, словно умирающий от жажды — к источнику.

Дева сладко стонет и обвивает шею царя руками, и тот чувствует, как зарываются в волосы проворные пальцы, перебирают косу и отстегивают тяжелый косник, распуская волнистые пряди. И впервые властитель не может сказать ни слова. Никто, кроме раба, ухаживающего за волосами, не должен прикасаться к косе — гордости воина, даже женам не позволено распускать ее. Но повелитель молчит, очарованный тем, с каким удовольствием пропускает девушка шелковые пряди сквозь пальцы, прижимается к ним щекой и едва ли не мурлычет от наслаждения.

— Никогда не видела ничего подобного, — чужеземка словно не может наиграться, она восхищена непроницаемо-черным цветом волос и их гладкостью.

Царь прижимает пленницу к себе, впивается в рот жарким поцелуем, продолжая ощущать тонкие пальцы в своих волосах, и от этого начинает сладко кружиться голова.

Девушка, кажется, совсем забыла о своем страхе. Повелитель делает знак рукой, и евнух, ожидавший неподалеку, торопливо входит в опочивальню, неся все необходимое. Невольница замечает его только тогда, когда тот оказывается совсем рядом с ложем и почтительно замирает, согнувшись в глубоком поклоне. Властитель едва сдерживает улыбку, заметив, с каким подозрением смотрит чужеземка на раба, и подает рукой знак. Евнух, пятясь и продолжая кланяться, скрывается за занавесом. Царь раньше никогда не подготавливал наложниц сам, но сегодня многие вещи происходят впервые.

Девушка садится, с нетерпением и любопытством рассматривая лежащее на подносе, и глаза ее становятся еще более круглыми, а ровно очерченные брови ползут вверх, когда она понимает, для чего предназначены вещицы, выточенные из слоновой кости, и ароматное масло.

Повелителю едва хватает выдержки, чтобы не забыть обо всем и не овладеть пленницей немедля, и только мысль о том, что он причинит страдание этой деве, так доверчиво льнущей сейчас к сильному телу и безжалостным рукам, останавливает, усмиряет нестерпимое желание. Его старания приносят плоды, и тщательная подготовка забирает с собой боль, позволяя им двоим слиться в единое целое без малейших преград.

Царь тонет в бездонной глубине ее глаз, в жарком теле, в несмелых ласках, наслаждение неистовое охватывает его, и хочет он впитать в себя девушку целиком, все сладкие стоны ее, всю нежную кожу и весь огонь колдовских чарующих очей.

— Повелитель… — беспомощно и тихо звучит голос невольницы, и властитель не хочет слышать от нее то же, что слышит от остальных, и отвечает, открывая тайну, что хранят люди с рождения, боясь призвать злых демонов или дать власть над собой тем, кто обладает знанием:

— Фатих имя мое.

— Фатих… — повторяет чужеземка.

И голос ее трепетом отзывается в теле и рождает в глубине груди звук удовольствия. Привычный мир дрожит перед глазами, словно марево над пустыней, словно мираж, тающий в лучах солнца, и сквозь него на миг проступает что-то чуждое. Царь видит лицо девушки, залитое мертвенно-бледным светом, спокойное и умиротворенное, светлые пряди ее волос извиваются, точно водоросли в течении реки, а вокруг них мерцают призрачные зеленые, голубые и красные огни.

Но стоит моргнуть, и странное видение исчезает, и перед ним вновь его опочивальня, а пленница тяжело дышит и смотрит неверяще, будто не может понять, почему еще цела, не разбилась на сотни кусочков, не рассыпалась звездной пылью, как мнилось ей еще секунду назад.

Властитель подается назад и подает знак рукой, призывая слугу. Евнух споро и со всей почтительностью выполняет свою работу и вскоре уходит, унося поднос.

Расторопные слуги гасят светильники и покидают покои, чтобы даже присутствием своим не нарушать сон властителя и невольницы, неведомо чем завоевавшей благосклонность самого царя. Тишина, густая и вязкая, проникает в комнаты полновластной хозяйкой, и в темноте слышны лишь два дыхания, сливающихся в одно.

Дом на улице твоей я хочу приобрести,

Чтобы повод был всегда близ дверей твоих пройти.

Сердце б вынул, если б мог, бросил бы на твой порог,

Чтоб для стрел своих мишень рядом ты могла найти.

Не хочу держать бразды и тобой повелевать,

Лучше ты удар камчи мне на плечи опусти.

Адским пламенем грозит проповедник городской.

Ад любви моей — страшней, от него нельзя спасти.

О Юсуфе, о его красоте смолкает быль.

Стоит людям о тебе речь живую завести.

Блеск воды твоих ланит, родинки твоей зерно

Приоткрой, к зерну с водой птицу сердца подпусти.

Да, Джами пусть будет псом, но не у любых дверей,

У порога твоего пусть покоится в чести.

Джами Абдурахман

За дверью покоев властителя меня ждет Раджа и сразу набрасывает на меня покрывало, чтобы завернуть с головы до ног. Я раздраженно фыркаю, отталкиваю его руки и накидываю покрывало на плечи, так чтобы лицо было свободно. Все равно здесь некому на меня смотреть. Так и иду, словно древний грек, завернутый в хитон на голое тело.