Теоретиком, идеологом и практиком имитационной мистики был ученик, в молодые годы сподвижник, И. Экхарта визионер Г. Сузо (1295—1366). Проживая в «Островном монастыре» Констанца, а затем в доминиканской обители Ульма, он был куратором, проповедником и духовником ряда женских конвентов и бегинажей в Швейцарии и южной Германии. Если верить автобиографии Г. Сузо, то он увел в монастырь многих представительниц знатных родов, причем без согласия их родственников, за что его намеревались убить, и даже заключались клятвенные союзы с этой целью — тем более что его мистическое направление смешивалось в общественном мнении с пантеистической сектой «Братьев и сестер свободного духа».

Сам Г. Сузо миновал в своем становлении по меньшей мере три кризиса. О них повествуется в сочинениях его авторского сборника «Exemplar». Отданный в 13 лет в монастырь, он вел на протяжении пяти лет теплохладную жизнь: «спокойное и привольное житие <...> в свое удовольствие», достаток вина, воды, сон «на соломенном тюфяке» (ГС 50), при воздержании от явных грехов. В терминологической системе, принятой в сочинениях Сузо, этому состоянию соответствует термин «gemach»: покой, удобство, уют. Однако, испытывая подспудную неудовлетворенность, Служитель (так именует себя Г. Сузо в автобиографии) переходит к аскезе. Примечательно, что субъективный, имманентный процесс, переход к новой форме благочестия толкуется самим Служителем в объективных понятиях — как «сокровенный, исполненный света Божий призыв» (ГС 14), как просвещение свыше. К аскетическим упражнениям Сузо относятся хранение уст, ношение власяницы, вериг, ночных одеяний — юбки с иголками, ручных перевязей и перчаток с шипами, — креста на спине, бичевание тела, использование жесткого ложа, стула для сна, многолетний отказ от мытья, усиленный пост, сокращение пития, молитвенные бдения на каменных плитах и изнурение холодом тела. Целью этих «внешних упражнений» было укрощение, подчинение, а в пределе, умерщвление плоти.

В своей аскезе констанцский визионер, конечно, не был одинок. Литература доминиканок 1-й половины XIV века изобилует описаниями аскетических подвигов. Взять хотя бы монахиню из обители Отенбах Адельхайд Фрайбургскую. Примечательной чертой приводимого далее рассказа является то, что тело Адельхайд выступает как отдельный от нее самой субъект лености, нерадивости и лукавства, которого необходимо учить. Когда тело захотело ячменного хлеба, Адельхайд накормила его смесью старой овсяной муки и мышиного помета, и тело расплакалось (см.: AF 531). Другой раз, когда тело хотело «быстренько» помолиться, она его затащила в прорубь, а потом заставила отстоять утреню и мессу, так что тело не могло само двигаться, и посторонним пришлось провожать его в келью. С этих пор тело стало послушным, и, где воля хотела одно, тело было готово к большему вдвое (см.: AF 533).

Что касается Служителя, то его «внешним упражнениям» до поры не хватало внутреннего нерва, интриги. Их прагматика, смирение и умерщвление плоти, такой интригой быть не могла, но интригой стали «страсти Христовы»:

такими словами начинается «Книга Вечной Премудрости» Г. Сузо. Ответ Премудрости звучит так:

Страсти Христовы Г. Сузо, он же Служитель, вживил в аскетические упражнения, заимствованные им у египетских анахоретов, так что эти упражнения стали состраданием и «подражанием Христу», чем у анахоретов они не были. Упражнения вылились в своеобразное «театральное действо» (wartspil):

Кратко остановимся на аскезе Г. Сузо, переродившейся в имитационную практику.

В подробностях такая практика изображена в главе 13 автобиографии Г. Сузо. По мере ее протекания разворачивается специфический пространственно-временной континуум. Образы пространства и времени неразрывно связаны друг с другом. Пространство? — То, которое создается за определенное время. Время? — То, которое требуется для создания определенного пространства. Служитель проводил долгое время в медитативных инсценировках крестного пути Иисуса. В игре он задействовал весь комплекс храмовых зданий. Каждую ночь после утрени погружался, сидя, в зале капитула в «христоподобное сопереживание» Господних страданий. Затем подымался, ходил из угла в угол, дабы от него отпала всякая вялость, чтобы «пребывать бодро и трезво в ощущении [Христовых] страстей», следуя в уме за Спасителем от Тайной вечери до суда пред Пилатом. Сам же крестный путь он проделывал так. Подойдя к порогу капитула, преклонял колена и лобызал первые следы ступней, оставленные Господом. Воспевал псалом о Христовых страстях, выходил в крестовый ход через двери и двигался по четырем его галереям, идя за Иисусом к месту его крестной казни. В середине четвертого отрезка он преклонял колена перед вратами, когда через них должны были пройти Христос с крестом и Дева Мария. Миновав галереи, шествовал к дверям храма и поднимался по ступеням к решетке. Вставал под распятием, затем простирался, «мысленно созерцая совлечение Его одеяний и свирепое пригвождение Господа, <...> брался за плетку и пригвождал себя, в вожделении сердца, вместе с Господом ко кресту» (ГС 36—37). Чтобы не возникло сомнений, что подобные игры имели место в реальности, вспомним рассказ И. Нидера (кн. I, гл. 11) об имевших место в Германии XV века (в том числе в Нюрнберге) инсценировках крестного пути Иисуса (см.: Formic. 133—134) [1067] .

Эта медитативная инсценировка начиналась сразу после заутрени. Именно тогда Служитель вычитывал первый свод текстов «Ста созерцаний» — составленного им часослова страстей (см. выше). При методичном вычитывании часослова происходила синхронизация бытового времени и времени архетипического события. В этом времени, синхронизированном с днем крестного пути и распятия Христа, инсценировалась игра, что приводило к созданию иллюзорного пространства, по подобию пространства того же самого крестного пути и распятия. Иллюзорное пространство создавалось в процессе означивания, то есть приписывания деталям интерьера и быта архетипических смыслов: порог зала капитула — первые следы ступней Иисуса, галереи крестового хода — его крестный путь, середина четвертой галереи — городские ворота, ступени к решетке — склон Голгофы. Приступая к инсценировке с храмовым крестом, Служитель использовал наличную семиотику богослужения. В результате складывалась своего рода священная топография, существовавшая, правда, только в течение инсценировки [1068] .