но и сделала невозможным дальнейшее разворачивание Лиц в Божестве, ведь

По этой причине скрещенные палки пришлось срочно нацепить на спину обратно.

Выше говорилось о том, что, несмотря на массовый, эпидемический характер, перформативная практика была строго индивидуальной и неизменно разворачивалась между Богом и харизматиком либо замещавшей его душой: самой любимой, единственной.

Убежденность в том, что, «приняв на Себя плоть, Он сошел ради меня», завещал монахиням еще клервоский аббат (Cantic. 1: 278). Мысль эта проходит красной нитью через все женские мистические сочинения 1-й половины XIV века: «<...> любимейшая Моя и блаженнейшая <...>» (с. 69 наст. изд.); «Ты мне одна из самых любимых среди детей человеческих на земле» (ChE1 208); «Ты Мне милей, чем какой-нибудь другой человек на земле, исключая лишь одного. А с нынешнего дня и весь год ты у Меня, вообще, самый любимый человек на земле. <...> Мое божественное сердце склоняется больше к тебе, чем к кому-либо другому» (с. 162 наст. изд.); «Я <...> ныне окормляю тебя благостной силой как самую любимую Мной» (с. 161 наст. изд.); «<...> я одна из Его самых любимых <...> Он сотворит во мне <...> величайшие дела, какие с кем-либо творил» (с. 257 наст. изд.).

Но мысль об избранности и единственности каждого харизматика являлась достоянием не только литературной продукции. Она была внедрена в повседневный опыт монахинь. Свидетельством этому приведенная выше цитата из проповеди 76/1 (Pf.) И. Экхарта (см. с. 361 наст. изд.).

Итак, опыт монахинь предельно эгоцентричен. Каждая из них реорганизует христианский миф вокруг своего «я». Каждая — ровня его персонажам и готова единолично решать мифологические задачи, ничего не оставляя десяткам и сотням других харизматиков: носить Иисуса во чреве (А. Бланнбекин), питать его, «Чадо» свое, молоком (М. Эбнер), изготавливать из своего тела всё, что необходимо для ухода за ним (Адельхайд из Фрауенберга), обеспечивать посредством двух палок с гвоздями циркуляцию Лиц в Божестве (Элсбет фон Ойе). Без харизматика не быть ни Богу, ни миру: кто, если не я! Но и харизматик — притом, что его сотни и сотни — должен быть такой только один:

Пытаясь разобраться в этом опыте, Николай Кузанский указывал, что Бог подобен иконе (icona): всякому, взирающему на икону с разных сторон, с юга ли, востока ли, запада, кажется, что она глядит на него и только на него одного (см.: Николай Кузанский 1979—1980/2: 35—36).

Эгоцентризм, рассматриваемый не как моральная категория, но как принцип построения мифопоэтической конструкции, в той или иной мере свойствен всем разновидностям игры, включенным в автобиографию Г. Сузо. Этих разновидностей, как было сказано выше, в общей сложности, три: имитационная аскеза (гл. 14—18), жизнетворчество в период скитаний (гл. 21—30) и самосочинение на стадии последующей обработки и литературной записи материала (гл. 36—45). Очевидно, что Г. Сузо стремился перенести смысловую структуру, разработанную им в келейных инсценировках Христовых страстей, на дальнейшие события своей жизни. Но такие события, в отличие от инсценировок, не поддавались планированию и режиссуре. Поэтому перенос ограничился толкованиями, которые предполагали не только сопоставление той или иной сложившейся ситуации с архетипом, страстями Христа, но и телеологическое восприятие самой ситуации. Жизнь целых регионов и тысяч людей подчинена, если ее рассматривать в такой перспективе, одной-единственной цели: воспитанию Служителя Богом (гл. 23, 25, 38), озабоченным исключительно его совершенствованием и посмертным спасением. Не это ли эгоцентризм, хотя бы и священный?

Женская мистическая традиция 1-й половины XIV века представляла собой также пространство перформативных высказываний. Если каждое из подобных высказываний равноценно поступку, то наиболее часто оно раздается именно в пределах традиции, где роли распределены, а смыслы общи для всех ее участников. Именно здесь, в замкнутой и устойчивой внутри себя системе значений, слово «с дерзновением» — угроза, проклятие, благословение, прощение, утешение, повеление, разрешение (личных проблем) — не только звучит, но и имеет все шансы воплотиться на деле. Ведь, закрепляя значения, критически важные для членов традиции, такое слово не только оповещает, но и навязывает поведенческий алгоритм. Играя значениями, можно манипулировать поведением — впрочем, только внутри смысловой системы традиции, но не за ее границами, где такое слово утрачивает всю свою силу. Примеров слов «со властью» в изучаемой нами традиции немало. Они принадлежат ее авторитетам, в том числе мастеру Экхарту, который освобождает Служителя — Г. Сузо от мучивших его долгие годы угрызений совести (см.: ГС 55), разрешает сомнения Элсбет фон Бегенхофен (см.: Ot. 263—264) и Анны фон Рамшваг (см.: Kt. 131—132). Наиболее же выразительный пример перформативного высказывания имеется в «Откровениях» М. Эбнер:

К феномену перформативного высказывания близок феномен наведенного состояния, основанный также на общности традиционных смыслов и ценностей и представляющий собой результат зачастую сознательного насаждения со стороны духовников и активного распространения в пределах традиции тех или иных алгоритмов поведения. Примером наведения служит изготовление, а затем рассылка Э. Штагель платков с монограммой «MS» среди учеников, духовных детей Г. Сузо (см.: ГС 121—122; с. 16 наст. изд.). Само же наведенное состояние выглядело следующим образом: