О братьях Старостиных и бедах, их постигших, мне рассказал Юрик Фалин, Настин брат. В тот вечер он взял с собой на прогулку в парк Горького какую-то знакомую девочку, и мы вчетвером прошагали, наверное, не менее пятнадцати километров. Девочка была немного странноватой - одевалась не как Толикова Юля, и даже не как моя Настя, которая была москвичкой и любила "примодниться", а чересчур уж вычурно. На фоне прочих неброско одетых советских девушек она казалась прямо-таки кинозвездой, сошедших с экранов американского кино: платье в крупный горох, лаковый красный пояс, макияж и щедро сбрызнутые лаком волосы. Да и говорила она как-то по-особенному, постоянно вставляя словечки на американский манер. Впрочем, несмотря на все это, держалась Марина - так звали девушку - просто и естественно, несмотря на то, что была коренной москвичкой, и с ней было легко.

Темнеть уже стало рано - зима все-таки. Прогуляв более трех часов, мы порядком замерзли, и даже, выпив горячего чаю с пирожками, все равно не сильно отогрелись. А посему прогулку было решено заканчивать. Доведя Марину до дома на улице Кирова, где она жила в большой коммунальной квартире с родителями, мы отправились вдвоем с Юркой провожать Настю, а после двинулись к метро. Тогда-то я и задал ему давно волнующий меня вопрос.

Юрка не удивился моему любопытству, но, как и в первый вечер знакомства, попросил меня никому не рассказывать то, что я услышал. Говорил он приглушенным голосом, время от времени оглядываясь вокруг, а кое-что, не желая произносить вслух, написал химическим карандашом на бумаге, предварительно послюнявив его, и протянул записку мне.

Выяснить мне удалось следующее: братьям Николаю, Андрею и Петру Старостиным было уже за сорок. При их участии был основан московский футбольный клуб "Спартак". Их арестовали во время войны - в марте 1942 года. Рассказывая об этом, Толик написал на бумажке четыре буквы: "НКВД" и показал ее мне. От него же я узнал, что через несколько месяцев в тюрьме на Лубянке оказался и четвертый из братьев Старостиных - Александр.

– А что им вменяли?
– недоумевающе спросил я.

– Покушение на...
– почти шепотом сказал Юрий и многозначительно поднял глаза наверх.

– Покушение?
– повторил я, но "торпедовец", как когда-то Толик, пихнул меня в бок и оттащил в безлюдное место, туда, где точно никого не было. Там он поведал мне следующее.

Братьев Старостиных обвиняли в подготовке покушения на Сталина. Якобы они еще несколько лет назад, в 1937 году планировали это сделать во время демонстрации. Инкриминировали им также покушение на измену Родине, создание антиреволюционной группы и пропаганду буржуазного спорта. Видимо, для вящей убедительности им приплели еще и хищение вагона с мануфактурой, который отправили в "Спартак".

– Николай еще в конце тридцатых ареста ждал со дня на день. Я тогда еще только родился, совсем мелкий был, а те, кто постарше, видели, что Лаврентий Палыч жутко разозлился, когда тбилисский "Динамо" "Спартаку" продул. Рвал и метал... Вот и прибрали братьев Старостиных к рукам. Говорят, в этих кабинетах кто угодно в чем угодно признается, даже во взятии Трои... Только несколько лет назад дело прекратили. Я-то сразу для себя решил, что если скажут переходить - перейду туда, куда предложат. И со Стрельцом та же история вышла. Эдику давно уже говорили: "Переходи в "Динамо", не играй в эти игры, играй в футбол, - зло сплюнул Юрка.
– За "Динамо" эти... ну, ты понял... стоят. Они отказа не понимают. Ему еще Никита Палыч говорил: "Переходи!". А Эдик рогом уперся: "Останусь в "Торпедо", и все тут. Вот тебе и "Торпедо", вот тебе и "Динамо", вот тебе и сборная, и поездки за бугор, и новые шмотки... Теперь у него небо в клеточку, друзья - в полосочку.

– А Фурцева?
– спросил я.
– Вы же мне сами про это говорили. Вроде дочку министерскую за него сватали, но сватовство ничем не кончилось.

Юрка пожал плечами.

– Фурцева - это так, одна из версий, не более. Мне лично она кажется неправдоподобной. Эта дочка ее, Светлана - школьница, ребенок совсем. Да и футболист из Перово - такая себе партия для младшей Фурцевой. Наш футбольный век - короток. Зачем "Ткачихе" такой зять? Вот мгимошник какой-нибудь - другое дело.

– "Ткачихе"?

– Ну в народе прозвали ее так, Екатерину Фурцеву - "Ткачиха", - усмехнулся Юрка.

Моя неосведомленность в этих делах его ничуть не смущала. Я для Юры Фалина был простым деревенским парнем, недавно приехавшим в Москву из деревни в драных штанах. Действительно, откуда парнишке, который вчера коровам хвосты крутил, знать народное прозвище министра культуры?

– Куришь?

– Ну... давай.

Я из вежливости взял предложенную мне Юркой сигарету и затянулся. Ребята в общежитии смолили - будь здоров. Курили бы они какие-нибудь хорошие сигары - и я бы к ним присоединился. А дешевая "Прима" по четырнадцать копеек за пачку у меня доверия не вызывала. Но Юрка предложил мне...

– "Мальборо", - сказал он с гордостью.
– На выезде купил, за кордоном. Настоящие. Бери, бери!

Я затянулся и пожалел. Легкие будто сжало невидимыми тисками. Я согнулся в три погибели, закашлялся и оперся рукой о скамейку, на которую мы присели, чтобы поговорить.

– Ясно...
– Юрка отобрал у меня сигарету и потушил.
– Будем считать, что не куришь. И молодец. Не начинай. Дрянное это дело, для спортсмена - особенно. Я сам бросить пытаюсь, да никак не выходит. Если не курю, то карандаш порой жевать начинаю, на днях чуть не сгрыз, язык весь черный от грифеля был. В общем, вот такой вот "экспириенс" наш Стрелец получил, как моя Маринка говорит... Ладно, - он помог мне, откашлявшемуся, подняться со скамейки.
– Поехали по домам. У тебя, чай, общага скоро закрывается.