Я даже испугался. А ну как Кузьма с Юркой меня возьмут, да и выставят за порог, а то, чего доброго, подумают, что я над ними издеваюсь, и бока намнут? Эти ребята - сильные и хорошо тренированные. Мне, бывшему мажору, с ними не тягаться.

– Это касается Эдика Стрельцова. И это важно, - набрался я наконец смелости.
– Но я не знаю, как об этом рассказать.

– Скажи, как есть, - просто ответил Кузьма и жестом указал мне на скамеечку в холле.
– Я пойму. Да не стой ты, в ногах правды нет. Садись, потрещим.

Мы уселись на скамейку. Юрик отнес куда-то мяч присел рядом с нами.

– Кто такой Караханов?
– спросил я сразу прямо в лоб.

Кузьма нахмурился.

– А ты откуда знаешь? Мы тебе ничего про него не говорили. Пронюхал сам что-то ? Эдик, мы же тебе говорили: не трепись. Спокойней спать будешь.

– А я и не трепался!
– возразил я. Мне даже стало обидно.
– Мне снился сон. Я... в общем будто был им... Стрельцовым.

И, отбросив все сомнения, я в подробностях пересказал ребятам свой сон. Упомянул я и про незнакомого мне Караханова, и про ватник, и про то, что грядущей ночью Эдику почему-то ни за что нельзя спать. А для пущей убедительности я поведал о том, как предчувствовал обрушение потолка в комнате девушки Толика.

– То есть ты ни с того ни с сего вдруг почувствовал, что твоему Толику не нужно сегодня бежать к своей подружке?
– недоверчиво спросил Юрик.
– И потом в ее комнате обвалился потолок? У тебя видение, что ли, какое-то было?

– Да нет, - пожал я плечами, - не было никаких видений. Просто чувствовал, что именно в это время не надо туда идти, и все. Мы еще поругались тогда здорово. Он все-таки ушел, но часа на полтора-два позже. А потом приходит в общежитие, а любезная его в холле сидит и рыдает - у нее в комнате потолок обвалился. Если бы раньше пришел - то, возможно, засыпало бы их обоих... А потом этот сон про Эдика мне приснился, и то же самое предчувствие. Ну хотите, смейтесь...

Вопреки моим ожиданиям, ни Юрик, ни Кузьма не стали смеяться. Они молча, с интересом глядели на меня.

– Чудеса какие-то, - сказал Юрик.
– А вдруг и правда?

– Караханов, говоришь?
– протянул Кузьма.
– Ладно, расскажу тебе все. Видать, и впрямь ты какой-то особенный. Ну, слушай, дело было так. Караханов - это летчик, друг детства Бори Татушина. У него дача в Правде есть. У нас примерка была накануне, а в тот день выходной дали. Боря с Мишей позвали Эдика на дачу. Он сначала отказывался долго, а потом поехал. Встретились на Горького, каждый на машине, девчонки с ними были. Потом одна из них, Инна, еще подружек позвала - Тамару и Марину. Посидели они чуток на даче, а потом купаться поехали. Я там не был, но те, кто был, говорили, что у Эдика с Мариной какая-то симпатия возникла: любезничать начали, за ручки держаться, обнимались... В общем, понятно, к чему дело шло.

– А потом?
– хрипло спросил я.

– А наутро Эдик на тренировку приходил, а у него морда расцарапанная и ноготь содран. Яшин его спрашивает...

– Лев Яшин?
– изумился я. Хоть я и не разбирался особо в футболе, но эта легендарная фамилия мне была знакома. Просто мне по-прежнему казалось невероятным, что по одним со мной улицам ходят легенды советского футбола, и сейчас они молоды и полны сил.

– Ну да, а какой еще Яшин? Не перебивай. В общем, Яшин его и спрашивает: "Кто тебя покоцал, Эдик, с кем ты подрался?" А Эдик отмахнулся: "Ни с кем, кошка дворовая оцарапала". Поддатый немножко был, пахло от него. В общем, Качалин его спать отправил, а остальные тренироваться пошли. А потом милиция приехала, и все.

– Что все?

– Заявления об изнасиловании на столах лежали, - пояснил Юрик.
– Маринка с Тамарой написали. Марина на Эдика, а Тамара на Мишу. Забрали троих - еще и Мишу Огонькова. Марина говорила, что якобы Эдик приставать к ней начал, а она отбивалась. Отсюда и царапины.

– А потом?
– жадно расспрашивал я.

– Потом Борю отпустили - он же еще ночью с дачи уехал. Как только вышел, прыгнул в "Москвич" и поехал к Софье Фроловне, маме Эдика. А потом - к Караханову. Его тоже, кстати, Эдиком зовут. Двинули они, в общем, дружной компанией извиняться. А потом Тамара новое заявление подала: "Прошу прежнее заявление считать недействительным, подала его, не подумав" и бла-бла-бла. А потом Софья Фроловна как-то с Маринкиной мамой сумела договориться. Маринка тоже заявление написала, что-то в духе: "Прошу не наказывать Эдуарда Стрельцова, так как я ему прощаю". Но следователь только посмеялся. "Вы, - говорит, - прощаете, а закон ему не простит, отсидит, сколько нужно. Такое не прощается".

– Софья Фроловна с Маринкой побеседовала, - хмуро вступил в разговор Кузьма.
– Говорит: "Ты, дочка, заявление-то забери, забери. Вижу же, по сердцу он тебе. Я поговорю с ним. Уладим дело. Он на тебе женится".

– Что за бред?
– удивился я.
– Вы же мне сами говорили, что он Аллу свою любит и женился даже, зимой еще. Вроде выговор какой-то ему сделали...

– Да, - кивнул Кузьма.
– Наплевал на правила. Свадьбу сыграл прямо накануне товарищеского матча с Румынией. Вот Федерация футбола СССР и сделала выговор - и Эдику, и всему клубу. Ну да Софья Фроловна - женщина властная, думала, видимо, что скажет слово - и Эдик тут же разводиться с Аллой побежит и на Марине женится. А не тут-то было...

– Так а делать-то что будем, Кузьма?
– спохватился Юрик.
– А время идет, вечер уже, а мы тут сидим, лясы точим.

– Эдику нельзя спать сегодня ночью, - сказал я твердо, уверенный в своей правоте.
– И ватник с резиной пусть наденет. Обязательно. Если хочет жить. Нужно с ним связаться и предупредить его.

– Как?
– спросил Юрик.
– Ты думаешь, это так просто? Набрать номер, попросить пригласить к телефону заключенного Стрельцова и сказать: "Эдик, ты ночью-то сегодня не спи!". Были бы какие-нибудь крошечные телефоны, которые можно с собой носить - было бы гораздо проще. Спрятал бы он его где-нибудь под половицей - и звонил, когда нужно.