"Все будет, - подумал я.
– В девяностых появятся несуразные коробочки под названием "пейджер", на которые можно писать сообщения. И крошечные телефоны подоспеют - дайте только время". Но вслух я сказал совершенно другое:

– Кузьма, Юрик, поверьте, я не сумасшедший! Надо его предупредить! Ну пожалуйста! Ну есть же какой-то способ! Вы же известные люди, вы все можете!

Приятели молча смотрели, уставившись себе под ноги. Наконец Кузьма встал.

– Да не блажи ты, не похож ты на сумасшедшего. Верю я тебе. И парень ты вроде неплохой. Ватник с резиной, говоришь... В общем, есть один вариант, - сказал он, нахмурившись.
– Уж не знаю, выгорит или нет, но попробовать можно. Садитесь, поехали. Если окажется, что ты прав - мы, Эдик, твои должники.
– и он кивнул товарищу: - Юрка, пошли. Хорош отсиживаться.

Вместе мы сели в новенький сверкающий "Москвич" салатового цвета. Выглядел он, как ни странно, ничуть не менее презентабельно, чем новехонькая иномарка, подаренная мне родителями по случаю окончания школы. Да, немного несуразный, без всяких навороченных примочек вроде гидроусилителя руля, стеклоподъемников, крутой магнитолы и подстаканника, но все равно - очень красивый.

– Недавно купил, - пояснил Кузьма, садясь за руль.
– Эдик, давай рядом, по дороге еще кое-что расскажешь. Юрик, а ты назад.

До Москвы мы доехали быстро. Кузьма, осторожно руля по шоссе, размышлял вслух:

– Эдик - парень душевный, добрый, только вот постоянно какая-то ерунда с ним случается. Я сколько раз ему говорил: "Не надо пить со всеми, кто предлагает!". А он мне: "Да обидятся же!". Говорю: "Ну и пусть, а тебе-то что? Они тебе никто, из звать их никак. Обидятся - сами виноваты. На обиженных воду возят!". А еще ему недавно режим поменяли - на строгий перевели. А там свои законы - паханы, блатные, вот это все. На "перо" посадить - как за здрасте. Погоди минутку, сейчас выйду позвонить. Мне Софья Фроловна один номерок дала, на крайний случай. Вот, кажется, этот случай и наступил...

Кузьма остановился, вышел из машины у метро и пошел по направлению к телефонному автомату. Мы с Юркой тоже вышли.

– Как думаешь, обойдется?
– спросил я у Юрика, который тем временем закуривал сигарету.

– Не знаю, - пожал он плечами, - хотелось бы верить. Я не бывал, конечно, на зоне и ни за что не хотел бы там побывать, но порядки там, говорят, жесткие.

– И что, нельзя никому пожаловаться?

Юрик горько ухмыльнулся.

– Кому ты будешь жаловаться, Эдик? Ты прямо как Стрельцов, будто ребенок.
– Пожалуешься - еще сильнее бока намнут. Кузьма вот только через Софью Фроловну какой-то секретный канал связи нарыл. Будем надеяться, что нам подфартит.

Через несколько минут Кузьма вернулся и кивнул:

– Порядок, все передал. До Эдика точно доведут. Ну а там - его дело, прислушается или нет. Поехали! Эдик, раз такое дело, довезу тебя прямо до твоей общаги! Юрка, ты едешь?

– Не, езжайте без меня!
– махнул рукой Юрик.
– Я в метро, к Маринке спешу, так быстрее будет!

Кузьма довез меня до дома и тепло попрощался, пожав руку. В его глазах, как и в моих, был один и тот же вопрос: "Успеем ли?"

– Эдик!
– окликнул меня мой закадычный приятель Толик. Он стоял у двери комнаты и зашнуровывал ботинки.

– Что?
– подскочил я.
– Меня зовут?

Уже несколько дней прошло с тех, как я свалился нежданным гостем на спортивную базу в Тарасовке. К счастью, футболисты "Торпедо" - Валя по прозвищу "Кузьма" и Юрка - поверили в мои россказни и не сочли меня сумасшедшим. Кузьма сказал мне, что предупредил Эдика об опасности, и с тех пор я ждал новостей - хоть каких-нибудь. Настя, моя девушка, дала слово, что обязательно позвонит мне, как только станет что-нибудь известно. Юрик, Настин брат, обещал ей все передать. Но Настя все не звонила, а когда я, улучив минутку, набирал ей сам с вахты, грустно говорила, что пока все по-прежнему. Мне было не по себе оттого, что она томится взаперти, и я ничем не могу ей помочь. Эх, родоки - они и есть родоки, что в пятнадцатом веке, что в двадцатом, что в двадцать первом.

Засыпая вечером на своей жесткой и уже ставшей привычной панцирной кровати, я не находил себе места от беспокойства... Как-то там выкручивается мой бедолажный тезка Эдик, который еще недавно был баловнем судьбы и надеждой советского футбола, а теперь ходит строем в ватнике и штанах с номером на груди? Удалось ли мне хоть как-то помочь ему?

– Да, Эдик, зовут, - рассмеялся товарищ.
– Это я тебя только что позвал. Опять замечтался? Ждешь, пока твоя любезная тебе позвонит? Ты помогать-то будешь мне али нет? Я и так сегодня, как Золушка из сказки, кручусь: полы в комнате надраил, всю посуду помыл и в магазин за хавчиком сходил, пока ты у своей Насти под окном стоял. Так что твоя задача до восьми вечера - оливье сделать и елку украсить. Майонез возьмешь у Сашки из восьмой комнаты - он у нас недавно сахар брал. Так что за ним должок.

Приятель был не в курсе моего последнего сновидения. Я держал данное футболистам слово и ничего никому не рассказывал об этом, как и о существующем секретном канале связи с тюрьмой, где отбывал заключение Стрельцов. Я хорошо понимал: одно неосторожное слово - и этот канал будет перекрыт, и бедной Софье Фроловне останется получать только тщательно выверенные и прочитанные начальством письма, в которых Эдик дежурно кается в своих прегрешениях и рассказывает, что все хорошо, и у него все есть. Лишатся редкой возможности общаться с футболистом и его друзья.