Изначально Настя казалась мне этаким комнатным цветочком. С рождения она жила в Москве и, хоть и росла в одной комнате со старшим братом, привыкла к комфортной и размеренной жизни москвички. Родители ее большими богачами не были, однако всем нужным детей обеспечили, да и нужные связи у них имелись. Никогда в жизни Настенька не завтракала пустыми макаронами, не имела привычки штопать порвавшиеся чулки и не одалживала вещи у подружек - всего у нее было в достатке.

В общежитии мединститута, которое в основном населяли девчонки, было, конечно, чище, чем у нас, в общаге "Фрезера", но и там были свои сложности. Например, очередь в душ. Очередь из двадцати парней у нас двигалась во много раз быстрее, чем очередь из пяти девчонок там. А еще, как ни ругалась комендантша, юные медички постоянно забывали убирать еду в холодильник на кухне, и в комнатах водились тараканы. Спать лучше было с марлей на лице - а то, не ровен час, насекомое в ухо заползет - ходили такие страшилки.

Поэтому я не без оснований полагал, что Настя подуется, поругается на родителей, да и вернется домой - в свою родную и милую комнатку, которая после отъезда брата Юрика стала отдельной. Там ее ждала удобная, а не расшатанная панцирная кровать, уютное креслице, отдельный письменный стол, за которым можно было в тишине делать уроки, и даже новенькое трюмо, привезенное из-за кордона. Холодильник всегда был забит свежими продуктами, а на столе через день появлялись вкусные домашние пироги. В общежитии в распоряжении Насти были только казенная панцирная кровать, дешевая тумбочка и один стол на всех, который был и обеденным, и письменным, и гладильной доской сразу. А продукты в общаге мединститута, как, впрочем, и у нас, надлежало складывать в один общий холодильник и подписывать.

Однако девчонка моя оказалась упертой и целеустремленной. Привыкла она и к постоянному шуму, который издревле является неотъемлемой частью жизни в общежитии, и к бытовым неудобствам. Отец, надо сказать, даже не пытался с ней спорить, сказав жене, чтобы сама разбиралась. Вилена Марковна и попыталась разобраться, однако Настя дважды твердо заявляла заявившейся на порог общежития маменьке:

– Мама, спасибо, у меня все хорошо. Денег не нужно, хватает стипендии. Зачет пересдала, сессию мне закрыли. Домой не вернусь. Прости, надо лабораторку ко вторнику сделать.

И, мягко взяв под локоток родительницу, дочь выпроваживала ее на улицу.

– А и правильно, девка, - неожиданно поддержала Настю пожилая вахтерша, когда та возвращалась в комнатку.
– Родителей, конечно, надо уважать, но идти лучше своей дорогой. Мне вот в девятисотом году родители вообще учиться запретили, из гимназии хотели забрать и замуж за какого-то вдовца отдать.

– А чего не пошли?
– удивилась девушка и, в общем, закономерно. В начале века термины "замужество" и "устроенная жизнь" для женщины означали практически одно и то же.

– Да не нравился он мне!
– весело сказала вахтерша.

– Старый, что ли, был?

– Да не старый вовсе, тридцати еще не было. Просто не мил мне был. Скучный, нудный и будто нафталином пах. Вот и уперлась я - не пойду и все. А на выпускном балу со своим Мишенькой и познакомилась... Пятьдесят годков, почитай, вместе прожили... Две войны я ждала его, вот теперь уж и сама вдова... Ты иди, иди к себе, а я тебя, если что, перед маменькой прикрою.

А пару недель назад кое-что изменилось. И теперь, оглядываясь назад, я вынужден был признать, что нет худа без добра.

Настя заболела ветрянкой. Эта детская болячка каким-то чудом обошла ее, когда она была ребенком. Из детей семейства Фалиных переболел только Юрик, в возрасте трех-четырех лет, как и большинство советских детей. И вот теперь моя девушка, вся пятнистая, будто леопард, сидела в общежитии.

И я, и Толик, и Мэл ветрянкой исправно переболели в детстве. Точнее, переболел ею Антон, но я на свой страх и риск предположил, что и Эдик в свои года три успел походить "леопардом". Поэтому, решив, что зараза к заразе не пристанет, я почти каждый день после смены шел в общежитие к Насте. Та чувствовала себя паршиво - скакала температура, ее бросало то в жар, то в холод, и постоянно хотелось спать. Я делал ей чай, укутывал потеплее и кормил собственноручно приготовленным куриным бульоном. В коридор девушка почти не выходила - не хотела, чтобы ее видели "некрасивой". Женские заморочки, что поделать...

Решив, видимо, что нет таких крепостей, каких большевики не брали, Вилена Марковна решила заявиться к блудной дочери в общежитие в третий раз и попытаться ее вразумить. Вахтерша Евдокия Дмитриевна тогда как раз отлучилась на полчасика - в магазине напротив "выкинули" на прилавок хорошие фрукты. Поэтому Вилена Марковна беспрепятственно прошла мимо вахты к комнатам девочек. Столкнулись мы с ней прямо у порога. Я в тот момент возвращался с кухни с целой кастрюлей горячего бульона.

Несколько секунд, которые показались мне вечностью, строгая родительница буравила меня взглядом. А потом ее глаза неожиданно потеплели.

– Здравствуй, Эдик, - спросила она.
– Можно с тобой поговорить?

– Доброго дня. Можно, - сдержанно кивнул я.
– Только кастрюлю надо поскорее на стол поставить.

Вилена Марковна посторонилась. Я ногой открыл дверь и вошел в комнату.

Настя спала. Я осторожно потрогал ее лоб рукой - вроде не такой горячий. Я, стараясь не греметь половником, налил ей в кружку горячего бульона, тихонько поставил на тумбочку у кровати и вышел, бесшумно прикрыв дверь.

– Послушай, Эдик, - начала Вилена Марковна.
– Мне тут сказали, что у Насти ветрянка...