– Айна! – Тук хлопнул в ладоши, – а ну, подняли зады, с-у-у-укины дети! Берём рычаги, берём хворост, и марш сюда! А ты чего стоишь, долдон? Беги к хозяину, может, пособит, коли в настроении.

– Да, господин бригадир! – хор нестройных голосов, казалось, рухнул в грязь под ногами большим слипшимся комом, и тут же затих, проглоченный лесной чащей. Измученные, небритые люди с ног до головы изгвазданные в глине, листьях и сосновых иголках медленно сползали с телеги, поднимали железные палки ломов, гроздья цепей, лопаты и обречённо шлёпали к месту аварии.

Никто не ругался, никто не крыл бригадира этажами, никто не намекал на то, что неплохо бы докинуть за авральные – они просто молча шли, шатаясь от усталости, все одинаковые, все грязные, серые, измождённые, с трудом передвигающие ноги. У людей банально не оставалось сил, и Тук подумал, что сегодня ночью обязательно выдаст всем по фляге водки. А лучше по две. Да, водки осталось всего ничего, но уж лучше так, чем загнать людей до полусмерти.

«Когда она только настанет уже, ночь эта», с тоской подумал бригадир, доставая из кармана непромокаемой куртки трубку, уже заблаговременно забитую и готовую к использованию. Чиркнула спичка, запахло фосфором, живым огнём и слегка отсыревшим табаком – странно-уютный запах, вызывающий у Тука ностальгические воспоминания.

...Он и его люди возили контрабанду из Чернополыни на восток Королевства уже почти двадцать лет: перегружали с лодок на повозки ящики с табаком, ситцем, запчастями для двигателей и прочим контрафактом, а потом пробирались лесами и полями; ехали в основном, ночью, дабы не нарываться на «летучки» Патрульной службы (тогда приходилось давать в лапу, что, разумеется, влияло на конечный доход). Они навидались всякого; их, казалось, уже ничем нельзя было удивить, но...

Пять недель назад, когда они с ребятами отмечали очередной удачный поход в чернополынском «Трилистнике», к ним подошёл человек, представившийся как «господин Тренч», и предложил сопроводить его караван в «одно место в лесах на востоке»

Тук (к этому времени бригадир уже успел хорошенько нагрузиться) внимательно осмотрел незнакомца с ног до головы: очень красивый и очень дорогой серый костюм, очень красивая и очень дорогая серая шляпа с чёрной лентой, очень красивый и очень-очень-очень дорогой белый плащ с застёжкой из крупного рубина, остроносые «столичные» туфли, начищенные так, что в них без малейшего изъяна отражались потолочные лампы. И лицо: серое, вытянутое и как бы высохшее; тонкие губы, ввалившиеся глаза непонятного цвета – то ли жёлтого, то ли зелёного – плюс нездоровая синева гладко выбритых щёк. Этот стиляга то ли чем-то сильно болел, то ли плотно сидел на «синей пыли».

Бригадир хмыкнул: здесь, в маленькой прокуренной разливочной на краю болота, такому франту было не место. Здесь собирались люди совсем другого пошиба, люди, половина из которых гордо носила на лбу выцветшие каторжные татуировки, люди, которые, не задумываясь, зарезали бы за горсть серебра, дорогие часы, а иногда и просто так, смеху ради.

Поэтому Тук совершенно не удивился, когда откуда-то из дальнего угла появились двое коренастых бородачей одетых в тяжелые прорезиненные комбинезоны, бесформенные шапки-«горшки» и монструозные сапоги, в которых легко можно было не намокнув зайти в воду по колено. «Резчики». Хотя понятно: «Трилистник» принадлежал им ещё тогда, когда Тук пешком под стол ходил.

Поэтому бригадир чуть наклонил голову, показывая бородачам, что он всё понимает, и вмешиваться в происходящее не намерен. В конце концов, ему совершенно не были нужны неприятности.

– Эй, дядя, – один из «резчиков» с улыбкой достал из-под фартука тяжёлую деревянную колотушку, обитую железными кольцами, – слыш сюда. Разговор есть.

А вот дальше всё пошло вразнос, поскольку события неожиданно стали развиваться по совершенно дикому сценарию.

Серый господин (теперь Тук заметил, что тот не только нездорово бледен, но и ужасающе худ) даже не повернул головы. Вместо этого он поднял правую руку в белой лайковой перчатке, и едва слышно щёлкнул пальцами, после чего бородачи в непромокаемых комбинезонах за его спиной вспыхнули двумя вопящими факелами.

Тук не то чтобы испытал шок; в конце концов, он видел в этой жизни некоторое дерьмо. У него на глазах пару раз сжигали людей заживо, вот только происходящее с «резчиками» мало напоминало тот малоприятный процесс, в котором участвовали задолжавшиеся граждане, верёвки, спички и очень много керосина.

Огонь словно вырвался из-под кожи бородачей с тем резким свистом, что издаёт сырое бревно в жерле камина. Пламя закрутилось в тугие смерчи, заревело, заглушая человеческие крики, почернело, задымилось, закоптило, и погасло так же быстро, как и появилось, оставив после себя на полу немного чёрного пепла и две скукожившиеся головешки, что меньше минуты назад были людьми.

В маленьком зале «Трилистника» воцарилась гробовая тишина. Молчал даже Рукастый Шмут за стойкой, где он только что протирал грязной тряпицей ещё более грязный стакан. Шмут, очевидно, раздумывал, имеет ли смысл пытаться выхватить из-под прилавка автоматический дробовик, или лучше, всё-таки, не стоит.

– Следующей слякоти, которая пошевельнёт хотя бы пальцем, – голос «господина Тренча» звучал устало и слегка надтреснуто, – я превращу лёгкие в стекло... Нет, господин Тук, вас и ваших людей это не касается. Предлагаю закончить наш разговор на улице. Здесь воняет.