Впрочем, благословил таинственный священник Головина вполне привычно, без сюрпризов. Чёрная ряса, остроконечная шапочка, чернёного серебра борода и брови. От совсем уж обычного отличали его только руки с глазами, стать богатырская и причёска, больше уставная, чем церковно-приходская. И то, что вместо креста на груди висел какой-то овальный медальон вроде финифтиевого, с изображением, кажется, Богородицы.

— Пойдём, ребятки. Времени с запасом, прогуляемся до собора, может, расскажете чего, — в голосе его не было ни тени сомнения в том, что мы расскажем.

— Владыка Филарет преподавал… на одних из курсов, что я оканчивал, — со значением сообщил Тёма, глядя на меня так, словно предостерегал от характерной для меня необдуманности и прочей свободы общения и бытия. Но я и сам уже догадался, что архиерей непрост крайне.

— Не под Балашихой ли те курсы были? — легко поинтересовался я, вспомнив какие-то мемуары одного из ветеранов специального подразделения «Каскад». Там, по легенде, при Союзе был какой-то дорожный научный институт. А на деле тренировали и выращивали лютых чудо-богатырей.

Головин сбился с шага, прищурившись так, что фразу «Дим, ну я же просил!» расслышал в его взгляде даже скептик.

— И там тоже, Дима. Я много где побывал, прежде чем «отринул мирское», — благосклонно кивнул Филарет. И кавычки вокруг последней фразы были слышны явственно. Как, пожалуй, и те, что должны были обрамлять его новые должность и позывной. Нет, на архиерея он был похож очень. Но не только.

— Мы, владыка, с самолёта прямо, аж из самой жаркой Африки, восточной её части. Перелёт, бессонница, суета всякая перед вылетом. Вы извините меня, если я вдруг не то что-то ляпну, — развёл я руками. А Головин кивнул, скорбно подтверждая, что за «ляпнуть» у меня дело не станет.

— Я знаю, когда и откуда вы прилетели, Дима. И что времени у вас немного. И что ты, не самый примерный сын матери-церкви, сподобился посетить наши палестины, набившись в гости с таким напором, что референты, наверное, тоже до сих пор не ложились, перенося планы и встречи владыки Лариона, — бывший полковник умело сочетал разные эмоции, крючки и вбросы так, что в три предложения выбил всех моих внутренних советчиков, как в тире. И я наконец-то запоздало вспомнил, что молчание — золото.

— Но помощь страждущим — наш долг. Поэтому даже не сомневайся — ты получишь желаемое: совет, поддержку, смотря что тебе нужно.

Что-то было очень знакомое в ситуации. То ли бритвенной остроты взгляд из-под густых бровей. То ли исполненный глубокой, прямо-таки бездонной тоски овал лица Головина. То ли всплывший в памяти образ парадного металлоискателя, но в этот раз не в тёмной кладовке, а в сырых стылых монастырских катакомбах. И я снова промолчал. Вместо меня высказались не ко времени очнувшиеся фаталист и скептик. И не к месту абсолютно — уверен, таких выражений в этих стенах избегали даже самые заблудшие овцы. Но я мнения разделил. Потому что перед нами возле нарядного домика с зелёной луковкой купола и ярко блестевшим крестом стоял знакомый «космолёт» с тремя машинами сопровождения. И около него дожидался эрудит и умница, тёзка великого русского писателя и брат Тёмы, Фёдор Михайлович Головин.

…Второву я позвонил из Додомы, почти перед самым вылетом.

— Михаил Иванович, здравствуйте! Отвлеку на минуту? — Лорд, провожавший нас до самого аэропорта, и попутно накачивавший важной информацией о секторах экономики и их связях промеж собой, густо пересыпая всё это цифрами, которые, разумеется, в голове у меня не застревали, аж скривился. В его оксфордской картине мира так разговаривать с серыми кардиналами не то, что не рекомендовалось, а было строжайше запрещено. Но он, к чести своей, уже значительно лучше реагировал на мои импровизации, от классики мировой буржуазии далёкие.

— Уже отвлёк, — весело отозвался мощный старик, — говори давай, минут пять у меня как раз и есть.

— Я, откровенно говоря, не знаю, с чего в таких случаях начинают, поэтому прошу заранее прощения за экспромт, — предупредил я сразу.

— Заинтриговал, Индиана, — веселье уступило место пристальной сосредоточенности мгновенно, как хорошо и долго тренированное. — Копи царя Соломона? Рудники серебряные? Золотые россыпи опять?

Я, к счастью своему, эту песню тоже знал, поэтому поддержал переброску метафорами:

— Скорее, дом хрустальный на горе для неё, Михаил Иванович. За гору поручусь, а вот про дом и особенно про неё — лучше бы при встрече, если честно, — чуть подпустил я туману.

— Настолько удачно поохотился? — казалось, он смотрел мне прямо между глаз, и то, что нас разделяло несколько тысяч километров, ему ничуть не мешало.

— Вообще не то слово, если честно, — признался моим голосом скептик, только что слёзно умолявший не звонить никому, а потом — положить трубку, пока нам не ответили.