— Владыка, разрешите мне начать? Я чуть лучше из всех присутствующих знаком с Димой, наверное, так будет правильнее, — обратился один кардинал к другому.

— Я и сам хотел предложить, Михаил Иванович. Лишь поприветствую наших гостей в этом зале старинного собора, о котором знают считанные единицы, куда за столетие хорошо если с десяток непосвящённых приходило, — лучась мудрой улыбкой, кивнул нам Ларион. Про то, сколько выходило — вообще говорить не стал, чем фаталиста расстроил ещё сильнее.

— Дима, сразу говорю: наша с тобой договорённость в силе. Как и то, о чём мы договаривались с Сашей, — Второв излучал уверенность и умиротворение. Но на нас с Тёмой его магия почему-то не работала. — Владыка выразил полное согласие с тем, что заставить тебя наверняка можно, и даже не раз, но смысла в этом немного. Если есть возможность договориться — к чему лишние сложности?

Он развёл руками, давая понять, что тут, под святой землёй, сложности не нужны никому. И кивнул Фёдору. Ларион почти одновременно повторил движение — и оба коллеги разошлись в углы за нашими спинами, усевшись во вполне удобные одинаковые кресла. Мы с приключенцем уселись напротив этих трёх мудрецов-богатырей, причём Головин навалился на столешницу локтями так, будто боялся, чтоб та не улетела. Хотя она, каменная, полированная в зеркало, вряд ли планировала.

— Как ты предпочтёшь — начать самому, или чтобы я продолжил? — неожиданно спросил мощный старик. А окончательно запаниковавший скептик издевательским, хоть и дрожавшим, голосом протянул: «Ты как хочешь — сперва удавиться, а потом застрелиться, или наоборот?».

— Давайте, я попробую начать, — медленно проговорил я. И потянулся к стопке листов А4, обычных, белых, в изящном лотке, стоявшем посреди стола. Там и карандаши лежали — «Конструктор 5М». Это, почему-то чуть успокоило.

— Мы беседовали с отцом Ларионом в канун свадеб моих друзей, — начал я говорить чистую правду. Грифель скользил по белому полю, выводя вроде бы овал и обводы стадиона. — И условились, что я позвоню. Вот я и позвонил. Я попробую найти то, что Вам нужно, отче.

Карандаш, мимодумно скользивший по листу, изобразил тревожного вида холмик, глядя на который Головин довольно шумно сглотнул.

— Ты хочешь узнать, что придётся искать, Дима? — нет, определённо смотреть на любого из них не хотелось. Это не глаза — это такие рентген с лазером, что никакими свинцовыми трусами не отмашешься.

— Нет. По крайней мере, раньше этого не требовалось, вроде бы, — ответил я честно, и заставил себя взглянуть в глаза священнику. Фаталист внутри моргнул и захлопнул рот. То, что шутки кончились давно, понял даже он.

— Хорошо. Если ты не против — небольшое испытание, — и, не дождавшись, пока я кивну или ещё хоть как-то среагирую, нажал на стол. Перед нами с Тёмой приподнялся участок, который после бесшумно раздвинул и сложил верхнюю часть, как крылья или ворота гаража-«ракушки». Я что-то похожее в кино видел — там примерно так перемещались этажи многоуровневых револьверных парковок. На поверхности, ровно такой же гладкой, какой она и была изначально, оказались три одинаковых шкатулки, плоские, где-то полметра сантиметров на двадцать пять.

«О! Три шкатулки выкатили! Значит, того и гляди пообещают А-а-автомоби-и-иль!» — неожиданно развеселился скептик. Видимо, решив, что терять уже совершенно нечего. «Там было две шкатулки, дурень» — без всякой радости поправил его фаталист.

— Ты знаешь, что в них, Дима? — до кислой слюны серьёзно спросил Ларион.

— Нет. Я не вижу ни сокрытого в листве, ни даже завёрнутого в газету, — по-прежнему честно ответил я. И вздрогнул, когда товарищ Директор натурально фыркнул в кулак.

— Тогда так, — и владыка снова куда-то нажал. Шкатулки открылись, явив бархатные, абсолютно одинаковые ложементы. На которых покоились три совершенно идентичных, вроде бы, православных креста. Вот только…

— Гляди-ка, нашёлся! — сказал внутренний реалист, так долго молчавший. Глядя неотрывно на ту реликвию, что лежала в правой коробке. Ничем, кажется, не отличавшуюся от двух других.

— Предслава, внучка, в лето шесть тысяч шестьсот шестьдесят девятое от сотворения Мира приняла в дар его от Лазаря Богши. Во Спасском монастыре вкладной крест сей хранился. Говорили люди, что заговорён он, чтоб землю родную беречь да в чужие руки не даваться. Там на обороте так и начертано: «Да не изнесётся из монастыря никогда же, яко ни продати, ни отдати, аще се кто преслушаеть, изнесёт его из монастыря, да не будет ему помощник честный крест ни в сей век, ни в будущий, и да будет проклят Святою Животворящею Троицею и святыми отцами».

Судя по лицам напротив — говорил реалист вслух. Мной. И из всех троих более-менее хладнокровным выглядел лишь Михаил Иванович. Но только блики от ламп в его глазах были не похожими на те, что отражались в глазах соседей. Слишком уж ярко светились оба, и серо-зелёный, и зелёно-карий, вертикально разделённый ровно напополам.

— Думаю, этого вполне достаточно, — негромко сообщил Александр Васильевич. В его глазах, кажется, света не было. Точнее, тёплого, оранжево-желтого, от ламп. Они сами собой полыхали каким-то морозным голубым серебром.