А Михайла от души старался, рук-ног не жалел, колотил по полу. Случалось ему и такое устраивать. Не настоящий припадок, конечно, но разыграть падучую, пока сообщники под шумок мошны на базаре посрезают — запросто. Еще в четырнадцать лет научился тому смышлёный мальчишка.

Пена изо рта шла, сначала белая, потом кровью окрашенная, Михайла щеку изнутри прикусил… кашу-то маслом не испортишь! Пусть посмотрит, пусть уверится, порадуется, полюбуется, да решит, что не подходит он для постели. Каково — когда на красивой женщине, да в интересный момент так-то и прихватит? То-то же, никому такое не понравится!

Марина с кровати вскочила, в ладоши хлопнула — чернавка влетела.

— Разберись с ним, дурища!

Царица рыкнула, да и вышла, а чернавка принялась Михайлу в чувство приводить. Водой полила, вином отпоила, молчать предупредила…

Михайла и сам молчал бы, не дурак ведь. Но так-то оно еще надежнее.

Нашли дурака, с таким связываться!

И…

Красивая царица, конечно. А только и у красивой бабы, и у страшной промеж ног одно и то же. А жизнь за ту красоту рисковать…

Иди ты… к мужу под бочок! Или еще к кому!

Тьфу, дура!

— Готово все, государь.

Боярин Раенский честь честью список протянул, государь его глазами пробежал. Пару имен вычеркнул.

— Не надобно.

— Как скажешь, государь.

Платон Митрофанович и спорить не стал. Все одно, список для виду только. Ежели Федору так Устинью хочется, ее он и выберет. Но для приличия хоть вид сделать надобно.

А и то…

Мало ли кто еще племяннику глянется? Всякое ж бывает!

Нескольких рыженьких… ладно-ладно, каштановых, сероглазеньких, Платоша лично в список включил. А вдруг?

У нас, в Россе, бабы красивые, гладкие, ладные, не то, что в иноземщине паршивой, где баба чуть красивее козы — уже ведьма. Потому они там и парики цепляют, и морды-то красят… с них как этот ужас соскребешь, небось — сбежишь, не останавливаясь.

Борис пару минут еще подумал. Еще одно имя вычеркнул.

— Родни там много… что Федя? Все та же боярышня у него на сердце?

— Та же, — вздохнул Платон Митрофанович почти искренне. — Та же, государь. Как присушили парня…

Борис вспомнил серые глаза Устиньи, вспомнил тихий голос, лукавый вопрос — и неожиданно даже для себя самого улыбнулся.

— Зря ты так, Платоша. Девушка там хорошая, вот и весь разговор.

— Слишком уж хорошая, не бывает таких, — непримиримо буркнул боярин.

— Ты, боярин, что плохое о ней знаешь? — нахмурился Борис.

Платон, настроение царя нюхом чуявший, тут же хвост прижал, заюлил.

— Эммм… ничего, государь.

— Вот как узнаешь, так и придешь. А до той поры чтобы на девушку не клеветал. Понял ли?

Боярин понял, промолчал, и вышел, пятясь и кланяясь.

Да что это за Устинья такая, что ее уже и царь защищает?! А?!

— Разговор у меня к тебе есть, Божедар.

— Слушаю, волхв.

Божедар отвечал, как и дОлжно, сидел ровно, смотрел спокойно. Велигнев надеялся — не откажет.

Понятно, волхв он, сильный, старый, умелый, да вот беда — не все волхвам на земле подвластно. Сила им хоть и дана, а только дела людские сами люди управлять и должны.

А еще на всякую силу другая найдется.

Даже самый умелый волхв иногда с людьми не справится, не выходят волхвы супротив войска. А надобно.

Тут-то такие, как Божедар, и пригождаются. Не волхв он, и не будет никогда, ни сам, ни дети его, а вот кровь в нем есть, и способности есть, только другие чуточку.

Богатырь он.

Просто никто о том не знает.

В сказках о таких людях нередко сказывается, а иногда и написано верное. Вот вам сказка о Вольге Всеславьевиче.*

*- иногда — Святославович. Прим. авт.

Что верное, а что просто сказ для ребятишек маленьких?

Растут такие люди куда как быстрее, и силу им Род дает куда как больше человеческой, и зверей-птиц они понимают иногда. И оборачиваться могут, только не так, как у иноземцев, проклятьем по полнолуниям, а второй облик у них такой, а то и третий, четвертый, десятый — человеческой волей управляемый. Всякое бывает, разные у всех силы.

Только Вольга в былинах остался, а Божедар — здесь и сейчас есть. И не имя это, конечно, прозвище, кто ж имя-то постороннему человеку скажет?