Агафья про внучку думала, Устинья в роще с Добряной разговаривала, Илья поодаль сидел, на пне большом, березовом, на корни выворотня откинулся, отдыхал, успокаивался.

Добряна на него посмотрела уже, сока березового налила, да выпить сказала. Медленно, по глоточку.

Илья так и выпил, и сидел теперь, улыбался. Хорошо ему было, спокойно и уютно. Устинья за него не волновалась, Добряна им все объяснила до того, как сока налить.

Аркан он, хоть и не видно его, а все ж силы тянет. А человек — не беспредельный. Где тонко, там и рваться будет. У кого сердце разорвется, у кого ноги откажут, у кого кровь по жилам бежать хуже станет, у кого желудок будто ржой выедать будет.*

*- не знали наши предки о раке, язве и проч. Вот и объясняли, как могли. Прим. авт.

Не угадаешь так-то.

А чтобы восстановиться, пусть Илья березового сока попьет. Его Священное дерево само дает, по просьбе волхвы, дерево железом не ранят, насильно соки не берут, оттого и полезнее они в сто раз будут. Сок по жилочкам разбежится, силой тело напитает, оно и само потихоньку с любой хворью справится. Так-то оно еще и лучше будет.

Илья и не отказался.

Добряна ему еще и невесту предложила потихоньку в рощу привезти. Все ж роды ранние были, может, и ей оправиться от них надобно, а не вдругорядь ребеночка зачинать. Как окрепнет, сразу легче будет. И ребенок здоровеньким родится.

И с этим Илья согласен был, Марьюшку привезти обещал после свадьбы. И дремал сейчас под березой, словно и не лежал у нее снег на ветках.

А все одно тепло в роще. Хорошо в ней, уютно. Сила греет… Илья хоть и не волхв, и не быть ему волхвом, а кровь в нем сильная, старая. И ему тут тоже хорошо.

— Добрянушка, точно? Нет на нем ничего?

— Ты и сама видишь уж. Чего спрашиваешь?

— Опыта у меня мало. Вдруг чего и не замечу?

— Все ты подмечаешь, не трави себя. Нет на твоем брате ничего черного, ни аркана, ни ниточки. Не бывал он в палатах царских?

— Бывал уж. И неоднократно.

— И ведьму там не видывал?

— Когда и видывал, не решилась она, наверное второй раз руки к нему протянуть.

— И то верно. Трусливые они, стервятницы, падальщицы, с сильным не свяжутся, беспомощного загрызут. Она себе кого нового подыщет, а ты теперь втрое осторожнее будь. Ты для них, ровно алмаз, на дороге найденный. Когда учуют тебя да из тебя силы высосут, много чего для себя сделать смогут. И молодость продлить, и что захочешь…

— А я чуять не буду, что силы из меня сосут?

— Брат твой много чуял? Сейчас, как сила твоя проснулась, ты и заметишь, и ответишь, есть у тебя щит. И то — одолеть могут. Я тебе про все способы расскажу, да и прабабка твоя добавит. На крови, на волосах, с водой и пищей… много как зелье подсунуть можно, на то они большие мастерицы. На гребне — и то бывало! Царапнут, как косы чесать будут — и довольно того. Яд-то по жилочкам и так разбежится.

— Запомню.

— А главная тут беда в другом. Как была б ты необучена, просто старой крови, ты б и не почуяла, что дар из тебя сосут. Чувствовала б себя плохо, безразличие накатывало, ребеночка скинуть от такого можно, он колдовке еще больше силы даст, а самое ужасное, что и не понимает жертва, что с ней творят. Живет, ровно за стеной каменной, в мешке стылом, жизни не чует, а пожаловаться и не на что. Как сказать, что радости в жизни нет? Устинья?! Устя!!! Да что с тобой?! УСТЯ!!!

Глава 2

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.

Море кругом черное, тихое, спокойное. И в нем огонь горит.

Черный, яростный.

И я к нему тянусь. Понимаю, что так надобно.

И еще кое-что понимаю, такое, что подумать страшно…

А ведь это со мной и случилось!

Вспоминаю сейчас свою жизнь черную, страшную… все так и было, видимо! Покамест дома я жила, я мечтала о чем-то. И в Бориса влюбилась безудержно, и ровно крылья у меня за спиной развернулись.

А потом что?

А потом, видимо, на отборе меня и испортили. Легко то сделать было, не ожидала я зла.

Кто?

Узнаю — не помилую!

Потому и прожила я, ровно в мешке каменном, потому и не боролась, не тянулась никуда… ежели сейчас здраво подумать — в монастыре я только и опамятовала!

Кому скажи — ребеночка скинула, другая бы от горя с ума сошла, а даже не заплакала. Ровно и не со мной то было! А ведь хотела я маленького. Пусть не от Федора бы хотела, но то мое дитя было, моя в нем кровь… казалось,после смерти Бореньки должна я хоть к ребеночку прикипеть — и того не случилось! Ровно не со мной все это было.

И ни слезинки, ни сожаления.

Ничего.

Федор — тот горевал, от меня отдаляться начал. А может, потому и начал? Не из-за ребенка, а когда моя сила его тянула, ко мне звала, он ко мне и шел, ровно привязанный? А ее-то из меня и высасывали, вместе с ребеночком последние силы и ушли? Может, самый огрызочек и остался… эх, не знаю я точнее. Поглядеть бы на его девку лембергскую, что в той такого было, почему Федор после меня к ней прикипел?

Может, и ее Жива-матушка силой одарила, просто не знала несчастная, как применять ее, ровно как и я была? Курица глупая, несведущая!