Она настояла на том, что пойдет. Теперь они с Кампаром и Рикаром шли плечом к плечу, сжимая до белизны в костяшках пальцев самодельные ломики, готовые выломать и унести в свою крепость последнее оставшееся оборудование. И все же она оценила усилия Кампара, который старался отвлечь ее от самой себя.

– Он меня не знал. Он отверг бы не меня, а мое имя. Номер в ведомости. Если бы ему пришлось выбирать между хорошим кандидатом, у которого временами прокисают мозги, и другим, тоже хорошим, у которого они не прокисают, конечно, я бы проиграла.

Кампар неопределенно крякнул – не хотел соглашаться.

– Зяблики, – сказал он. – Приятно смотреть, красиво поют, но, если заболеют, не показывают этого, пока не упадут замертво. Мы, ученые, – совсем как зяблики.

– Хоть смотреть приятно… – начала Джессин, но тут они свернули за последний поворот, и перед ними открылся неф собора. У Джессин при виде его сорвалось дыхание, но она не поддалась панике. Рикар тронул ее за плечо.

Рассудок впервые подвел ее – или впервые потребовал постороннего вмешательства, – когда она была подростком, почти ребенком. Отец уехал по долгосрочному контракту на ледниковые поля к югу от Оманна, и мать работала в две смены – отчасти для того, чтобы взнос домашнего хозяйства в бюджет поселка не снизился, а отчасти, как думала Джессин, для того, чтобы пореже видеть детей.

Джессин сама заметила, что катится вниз по спирали, и догадалась, что тут требуется уже не духовная, а медицинская помощь. Она обратилась к школьному куратору, и тот отправил Джессин в клинику, где ей впервые поставили диагноз. В тот день она вернулась в пустую квартиру и легла на залитый солнцем диван – поплакать, хотя плакать было особенно не о чем. Когда Джеллит вернулся домой, солнце с дивана уже ушло, а она – нет.

Брат сел у изголовья, бросил на нее взгляд, слишком серьезный для мальчишки, и сказал: «Так и не прошло». Он по-детски наивно думал, что вернуть ей здоровье для врачей – как щелкнуть выключателем.

Ее ответ стал девизом для них обоих: «Не прошло, но полегчало».

Ее тайна раскрылась. Все узнали, что с ней происходит. И вознамерились добыть для нее лекарство. Возможно, у них не получится, говорила ей темнота, но даже если получится, сработает не так хорошо, как при основательном комплексном лечении. И потом, это не вернет Иринну. Она виновата и навсегда останется виноватой. Мозг проецировал образ Иринны, будто та была еще жива. «Смотри, что ты натворила». Неясно, прав он был или нет. Если лекарство не поможет, она всегда успеет покончить с собой.

А пока ей оставалось только обычное, грустное и не совсем бесполезное лечение режимом. Спи вволю, каждый день принимай душ, заставляй себя есть, даже если не хочется, разговаривай с людьми, делай гимнастику. Прибирайся. Принимай участие в делах вроде спасения протеомного словаря.

Это ничего не исправит. Но станет немного легче.

Лаборатория пострадала не так сильно, как казалось Джессин. Пока она лежала в постели, вспоминались сплошь обломки да кровь. Но все выглядело почти прилично. Те повреждения, что больше всего бросались в глаза, причинили они сами, вынося приборы. Темные пятна от взрыва и почерневшие с тех пор кляксы крови тоже остались, но в реальности их было не так много, как в памяти.

– Я посторожу, – сказал Рикар.

– Мы быстро, – ответил Кампар.

Она не знала, где Дафид раздобыл ломики – длиной почти от кончиков пальцев до локтя, если взять ее руку, из того же волокнисто-кристаллического материала, что и подпорки рабочих столов. Может быть, Дафид разломал душевую в комнате Иринны. Та уже не заметит потери.

«Это ее кости. Они использовали ее кости».

– Ладно, – сказала Джессин, – займемся делом.

Тоннер с Илси остались в квартире – налаживали работу резонансного анализатора. Там же была и Синния, с головой ушедшая в свое горе. С одной стороны, было не очень-то честно отказываться помочь и во всем полагаться на других. С другой – стоило ли ссориться с ней? Они все в аду. Пусть горит так, как ей больше нравится. Дафид ушел с рассветом – сказал Илси что-то насчет библиотекаря и поисков других анджиинских групп. Если бы она задумалась об этом, то стала бы рваться домой, вообразив, что Джеллит уже ждет их, и испытала бы болезненное разочарование. Но она не задумывалась – просто вогнала конец ломика в щель гнезда словаря и навалилась всем телом на другой конец.

– Почти! – сказал Кампар. – Вот так хорошо. Для начала.

– Сменить не хочешь?

– С радостью и удовольствием! – отозвался здоровяк.

Спина Рикара в устье ниши напряглась.

– Эй-эй, у нас тут проблемы!

Она ощутила вкус страха на языке. Гомон инопланетян, отдававшийся под высокими потолками общего для всех зала, будто стал более громким, резким, угрожающим. Джессин стиснула зубы и повернулась в ту сторону.

По правде говоря, она не выносила собора с его открытыми пространствами. А при других обстоятельствах могла бы полюбить. Она представляла себя девочкой, озирающей этот простор и наблюдающей за невиданным разнообразием инопланетных существ. Зачарованно. Восторженно.

В сводчатой высоте плавали прозрачные медузы, перемигиваясь, как зловещие светляки. Несколько черных крабообразных особей просеменили мимо высокого, тяжеловесного существа: Джессин не помнила, чтобы хоть раз встречала такого. Его тело покрывали зеленоватые хитиновые пластины. Ей было противно видеть всех их.

Рикар смотрел неподвижно и сосредоточенно, как охотничья собака. За пятнадцать шагов от них в потоке перемещавшихся тел возник островок неподвижности. Десять круглых обезьяньих глаз нацелились на нишу. Пятеро мелких убийц, покрытых чем-то средним между мехом и перьями. У Джессин сдавило горло. Пьющие ночью, как назвал их Дафид. Джессин такое самоназвание казалось довольно бессмысленным. Но откуда им знать, как обходятся эти черные коробочки, переводящие чириканье, щелчки и бульканье в человеческую речь, с идиомами и метафорами?