Я повернулся к мужчине:

— Леонтий Прохорович Лазовский, если не ошибаюсь?

— Да… А вы откуда знаете?

— Ну вы в городе личность известная, — чуть отшутился я, не сказал, что навел о нем уже кое-какие справки — ведь всё-таки его сынок шатался с топором по ночному озеру, а в таком деле каждый под подозрением у меня.

Проверить нужно всех и вся.

Он кивнул, слегка нахмурившись и всё ещё вглядываясь в меня — видно, удивлялся новому, незнакомому лицу. Приглашающим жестом я указал в сторону своего кабинета.

— Пройдёмте. Поговорим.

Мы прошли ко мне в кабинет, я прикрыл дверь. Только начал расспрашивать Леонтия Прохоровича о сыне Гришке, как телефон, до того молчавший, вдруг ожил и надсадно зазвенел.

— Петров слушает, — ответил я, беря трубку.

Сначала — только всхлип. Потом голос. Женский и знакомый, но почему-то жалобный.

— Андрей Григорьевич… Мельников пропал.

— Что?

— Это… это Краснова. Надежда Ивановна… из музея. Вы же… помните?

Я выпрямился на стуле и прижал трубку крепче к уху, чтобы посетитель не слышал звук из динамика.

— Конечно, помню. Просто вы меня сразу огорошили. Давайте по порядку. Что случилось?

— Он… Он исчез, потерялся… — голос её дрогнул. — Валентин Ефимович так и не вернулся. Обещал сразу — с озера — заглянуть в музей, рассказать о своих наблюдениях, выводах… Но не пришёл.

— Может, задержался? — осторожно предположил я. — Дел у него, сами понимаете… Или забегался. Люди науки — они такие.

Я старался не выдать лишнего и потому говорил кратко, но следил за голосом, чтобы звучал помягче.

— Нет, — перебила она. — Он бы пришёл. Или передал через администратора гостиницы какую-то информацию. Я звонила в гостиницу, его и там не было. Он еще там, вы понимаете — на Чёрном озере…

Я молчал. А она продолжала — громко дыша в трубку, обдавая женским страхом за человека, которого едва знала. Хотя, похоже, тут я ошибаюсь — она в ученого уже влюбилась, еще по переписке. Сейчас таким никого не удивишь.

— Я разберусь. Съезжу на место, — пообещал я и, посмотрев на часы, продолжил: — Прямо сейчас мне некогда, но обещаю, что сегодня же проскочу туда и все проверю. Обойдемся пока без заявления, мы ему не родственники и заявлять не можем, ведь прошло слишком мало времени. Но уверяю вас, сегодня же я все проверю, только чуть позже.

— По… позже? — даже через трубку я ощутил, как Краснову охватил тихий ужас.

— Ну да… Вечером. Да хоть даже если и ночью придется. Я проверю, я же вам пообещал.

— Ночью не надо, Андрей Григорьевич, лучше тогда до утра подождите.

— Все будет нормально, план действий оставьте мне.

— Вы не поняли… Вода… она же должна снова потемнеть. По моим расчётам, скоро. Он… он там один…

— Успокойтесь, пожалуйста, успокойтесь. Где именно он был, вы знаете?

— Не точно… Валентин говорил: северный берег, ближе к старому кордону. Где камыши и впадина — место с замуленным дном… вроде как, там… Я могу дать вам старую карту.

— Я примерно понял, где это, — успокоил я женщину, хотя понятия не имел, что там за камыши и впадина, но это можно будет у местных спросить по ходу дела, сейчас главное — панику не разводить. — Как только все выясню, позвоню вам на домашний. Ну или через музей вас найду.

— Спасибо, — прошептала она. — Звоните в любое время дня и ночи. Только… прошу вас, Андрей Григорьевич… не ездите туда ночью. Пожалуйста. Я вас очень прошу. Уже темнеет. Я… я знаю, как это звучит, но… лучше утром. Лучше при свете. Вода… она скоро…

— Надежда Ивановна, я не из пугливых, — сказал я, уже с некоторым трудом скрывая раздражение. — Байками меня не испугать.

— Это не байки… — прошептала она. — Люди пропадают как раз в эти дни. Именно ночью.

— Буду осторожен, — пообещал я. — До связи.

Я повесил трубку и выдохнул. В голове гулом отдавался её голос, дрожащий, натянутый, как леска. И страх в нём — не бабья тревожность, а настоящий. Тот, что приходит не от суеверий, а от чего-то реального. От чего? Разберемся… Никогда у меня не было подобных дел. где всё так запутано и неясно. Есть труп, есть убийство. есть маньяк — и я его ловлю. Вот на чём мы специализировались, а тут… чертовщина какая-то.

Благо, я не верю в мистику и прочую хрень. Но осадочек на душе остаётся. Когда я не могу понять своего противника, всегда такой осадочек. И кто он вообще — это противник? Ну не озеро же. Ха!..