— Вот как? Почему же?

— Озеро рядом, лес с плохой репутацией… Боязливый у нас народ. И потом — история с прошлым владельцем. После того, как вся его семья погибла в аварии, он сам… — Лазовский провёл пальцами по своему горлу и чуть вверх. — Повесился на балке в подвале. Вот люди и обходят стороной дом, суеверничают.

— А вы, значит, не верите во всё это?

— А во что тут верить? Люди умирают, Андрей Григорьевич, всегда так было: от болезни, от войны, от старости и ран. Смерть — это не мистика, это жизнь. А дом добрый нам достался. Правда, топить приходится много зимой, в холодное время мы часть комнат вообще закрываем, нам на четверых хватает и трети от его площади.

— У вас, значит, есть еще дети?

— Тоже сын… Игорь. Ну хоть он нормальный, — тихо скрежетнул зубами глава семейства.

Я не ответил. Мы стояли у старой калитки. За ней начинался двор, заросший лопухом, с облупившейся скамейкой у штакетника. Забор был не чета строению и смотрелся, как колченогая дворняжка рядом со старым породистым догом.

На втором этаже вспыхнул свет.

— Анна, наверное, зажгла. Проходите, Андрей Григорьевич.

Я шагнул внутрь.

Хозяйка встретила нас в широкой прихожей. Женщина невысокая, с тихой улыбкой и такими глазами, в которых сразу угадывалось — живёт по мужу. Таких, как она, в народе называли «мягкая подушка под жёсткое плечо». Она поздоровалась, даже, мне показалось, поклонилась еле заметно головой. Одёрнула фартук и виновато взглянула на мужа, как будто ждала от него команды.

— Это Андрей Григорьевич, проверяющий из Москвы по линии милиции, — представил меня хозяин, а вот супругу назвать не удосужился.

Та в ответ улыбнулась и проговорила еле слышно:

— Анна Васильевна, очень приятно…

— Накрой на стол, — бросил Леонтий Прохорович. — Чай поставь. Мы с Андреем Григорьевичем поговорим.

— А Гриша?.. — робко спросила она, поправляя соскользнувшую прядь.

— Заявление подано, ищут уже. Вот, Андрей Григорьевич как раз на контроле держит.

— Всё будет хорошо, — сказал я мягко, стараясь приободрить её. — Разберёмся, где он и почему пропадает. Но прежде — небольшая формальность. Сейчас сюда приедут сотрудники — осмотр проведут, но вы не волнуйтесь.

— Осмотр?.. — в глазах Анны Васильевны мелькнула тревога. — А… искать Гришу?

— Понимаете, — сказал я, — это стандартная процедура. Так положено.

— Не дрожи, — отрезал Лазовский, — надо — значит, надо.

Женщина кивнула, почти беззвучно, и исчезла в недрах дома — так, словно растворилась в его старинных стенах. Через несколько минут в гостиной, просторной и внушающей почти физическое чувство тяжести, появился поднос. На нём — пузатый заварник с потемневшими от времени стенками, пара чашек с тончайшими, как у кукольной посуды, витиеватыми ручками. Позолота на них местами стёрлась, но именно это придавало им подлинность — это была не бутафория, а будто сама память о времени, в котором эти чашки, возможно, стояли в буфете промышленника.

Сама же гостиная напоминала старую театральную декорацию, забытую после последнего спектакля. Тяжёлый резной шкаф, дверцы которого криво сходились внизу, хранил за стёклами какие-то пыльные статуэтки и книжные тома в потемневших переплётах. В центре — кожаный диван с высоким изголовьем, иссохшийся и растрескавшийся. Под ногами скрипел паркет — не просто скрипел, а глухо стонал, словно помнил многое и не мог этого забыть. Где-то под обоями местами вздулись стены, а в углу, у дальней стены, в чернеющей пасти массивного камина висела густая паутина — кажется, сама вечность запуталась в ней. Камин был давно мёртв, но казалось — он по-прежнему надеялся, что однажды кто-то снова разожжёт в нём живой огонь.

Мы с Лазовским сели на диван перед журнальным столиком. Чашка в руке — теплая, с тонкой трещиной, как шрамом. Я сделал пару глотков, и именно в этот момент дверь в гостиную распахнулась.

На пороге стоял мужчина лет тридцати. Высокий, поджарый, в синем трикотажном спортивном костюме. За спиной — спортивная сумка через плечо. Волосы коротко подстрижены, лицо скуластое, с той угрюмой концентрацией, какая бывает у людей, привыкших не уступать. Взгляд не по-домашнему настороженный, словно он даже здесь, в родных стенах, привык держать оборону.

Он бросил короткое «Здрасьте», запах пота и кед повис в воздухе на пару секунд.

— Игорь, — кивнул Лазовский с нескрываемой гордостью. — Сын мой. Тренер в нашей ДЮСШ, боксёров гоняет. Познакомься, Игорёк, это Андрей Григорьевич из милиции, он руководит поисками нашего Гришки.

— Добрый вечер, — сказал Игорь, коротко глянув на меня. — А чего его искать? Сам вернется.

— Эх! Вот нисколько не переживаешь за брата… А между прочим, он не виноват, что таким уродился, — привычно выговорил ему Леонтий Прохорович.

— Извините, на тренировку опаздываю, — пробурчал Игорь Лазовский и направился к выходу.

Он исчез так же быстро, как появился. Пока пили чай, подъехала здешняя оперативно-следственная группа. Я показал удостоверение, коротко ввёл их в курс дела. Осмотр начали с комнаты Гришки. Ничего особенного: кровать, кресло, и куча детских игрушек. Мебель вся не из этого дома, а советская, но уже потрепанная. Стола нет, видимо, решили, что дурачку он ни к чему.

Я, как положено, заглянул под кровать и в шкаф. И в этот момент я уловил, как хозяева — оба, и Леонтий, и Анна Васильевна — как-то напряглись. На лицах у них не тревога, не страх, а какая-то настороженность. Отметив это про себя, я комментировать ничего не стал и продолжил работу.