Хотя она снова была одна, она знала, что это только вопрос времени, когда кто-нибудь еще постучится в дверь, нуждаясь в ней для чего-то другого. Не в силах усидеть на месте, она взяла свою связку ключей и выскользнула за дверь.

Она посмотрела по сторонам, прежде чем молча спуститься по боковой лестнице, которая вела прямо на кухню и в сад. Их близость к «маленькому убежищу» была причиной, по которой она выбрала эту комнату для своего кабинета. Он был намного меньше кабинета ее отца, и он часто говорил, что ей следует переехать во что-нибудь побольше, со всеми ее книгами, заметками и моделями. Однако Эйслинн нравилось небольшое пространство, нравилось чувствовать себя окруженной книгами.

День был ясным, жара позднего лета сменилась приятной умеренностью ранней осени. Несколько человек из кухонной прислуги ухаживали за садом или собирали урожай для вечерней трапезы, а горстка стражников бряцала кольчугами, совершая обход. Ее синие юбки приятно шуршали у лодыжек, когда она кралась в убежище, где, как она знала, ее никто не потревожит.

Сад роз ее матери больше десяти лет пребывал в запустении. Растения одичали, терновник и ежевика поглотили большую часть цветов. Эйслинн пришлось повозиться, чтобы вставить ключ в замок маленькой калитки, в ходе борьбы она поранила несколько пальцев.

Калитка громко заскрипела, когда она открыла ее ровно настолько, чтобы проскользнуть внутрь, и завыла, закрываясьза ней.

Сдувая с лица прядь светлых волос, Эйслинн оглядела сад.

Все оказалось именно таким заросшим, как она и думала, трава на некогда аккуратной лужайке доходила почти до колен, скрывая выложенные плитняком дорожки и мраморные скамейки. Пространство было усеяно сусличьими норами, заставляющими Эйслинн осторожно ступать, когда она углубилась внутрь. Любимые розы ее матери, ярко-красные, атласно-желтые и персиково-оранжевые, цвели в беспорядке, почти скрываясь под листвой.

Воздух за стенами сада был густым, и когда Эйслинн уселась на побитую непогодой каменную скамью, она вдохнула его сочную зелень. Теплый и немного душный, тем не менее, в нем чувствовался аромат роз и пышной зелени, которые у нее всегда ассоциировались с матерью.

Воспоминание разбередило старую рану внутри, горе от потери матери в детстве было всепоглощающим, вездесущей пустотой, которую ничем не заполнить. Ей нравилось притворяться, что ее чтение, учеба и проекты каким-то образом облегчат боль, но этого никогда не происходило. Самое большее, они отвлекали ее.

Потеря матери в столь раннем возрасте навсегда изменила Эйслинн и Джеррода. Ей было двенадцать, Джерроду девять. До этого брат и сестра прекрасно ладили, и в замке было полно суеты, вся округа тяготела к красивой молодой благородной семье и их оживленному двору. Между ее родителями был брак по любви, их натуры и умы дополняли друг друга таким образом, что Эйслинн до сих пор восхищалась.

Леди Ройсин была такой благородной женщиной, какой все стремились быть. Грациозная, милосердная и светлая, она была покровительницей искусств, яростным переговорщиком и финансировала школы по всему Дарроуленду. Эйслинн вспомнила, как держалась за юбку матери, наблюдая, как та общалась с вассалами и йоменами, восхищалась, как легко она находила подход к каждому, отвечая на их вопросы, просьбы и притязания с терпением, милосердием или твердостью, которые им требовались.

С юных лет Эйслинн поняла, что она не похожа на мать и вообще думает не так, как большинство других. Светские манеры и нюансы, которые с легкостью улавливали ее мать и другие дворяне, часто ускользали от нее, особенно когда она была моложе. Эйслинн редко понимала игры или политику и не соглашалась с ними. Она не могла понять, почему просто не говорить то, что имеешь в виду, и почему так много людей говорят полуправду или даже ложь. Иногда казалось, что она пытается разобраться в тонкой ткани социальных взаимодействий с помощью молотка. Ее разум предпочитал обдумывать, как все работает, механику и хитросплетения деталей, из-за которых функционирует целое.

Мать и отец всегда были терпеливы с ней. Лорд Меррик потакал ее тяге к знаниям и идеям. Леди Ройсин научила ее этикету и дикции, хорошим манерам и ведению переговоров. Когда один метод не срабатывал, ее мать попробовала другой, пока не убедилась, что Эйслинн знает, как прочитать человека или ситуацию, даже если она их не понимает.

— Тебе не всегда нужно понимать их или соглашаться, — сказала ей мать, — важно научиться действовать в соответствии с ними.

С матерью Эйслинн не чувствовала себя настолько другой, или, по крайней мере, те различия, которые у нее были, не нужно было скрывать или стыдиться их. «У тебя другой разум, это правда. Но именно это делает его таким прекрасным».

Слова ее матери запечатлелись в сердце Эйслинн — маленькая вещица, за которую можно держаться в темные дни после ее кончины.

Эйслинн мало что помнила о родах матери и рождении Джеррода, она сама была слишком мала. Просто был долгий период, когда ей не разрешали видеться с матерью, а когда, наконец, им позволили увидеться, она нашла исхудавшую женщину с бледной кожей и тусклыми глазами. Потребовалось много времени, чтобы мать, которую она знала, возродилась внутри.

Все врачи предупреждали леди Ройсин, что она не должна рисковать и беременеть снова. И вот, имея двоих детей, Дарроу были довольны.