— Люди поступали и хуже за горсть монет, — отозвалась Эйслинн.

— И что теперь? — Орек скривил губы, глядя на сестру.

— Мы будем сражаться, — прорычала Сорча. — Он не имеет права…

— А многие скажут, что имеет, — произнесла Эйслинн. Слова, слетевшие с ее онемевших губ, прозвучали глухо. Спокойствие было лишь маской, скрывающей бушующую внутри ледяную ярость. Как он смеет?

— К черту всех, кто так считает! — Сорча сверкнула глазами. Кили ахнула от резкости сестры, но та и не заметила — ее взгляд был напряжен и сосредоточен.

Эйслинн хотела бы разделить огненное негодование подруги, но все, что она чувствовала — это холодный, сосредоточенный гнев. Если быть честной, именно этого следовало ожидать от Джеррода.

Когда-то она думала, что наемники скорее прирежут его, чем станут слушать. Но Джеррод умел быть обаятельным, когда хотел.

Дарроуленд был лакомым куском — плодородные земли, ухоженные виноградники, процветающие деревни. Несмотря на растущие налоги, корона еще не задушила эти земли. И как сеньор Дарроу, Джеррод действительно мог бы позволить себе платить наемникам целое состояние — и оставаться при деньгах.

Но он никогда не будет сеньором Дарроу.

Он приведет земли к гибели, а народ — к страданиям. Эйслинн не позволит этому случиться. Она — наследница.

Эта мысль подогревала ее ярость, за которую она цеплялась, как за якорь. Стоило только отпустить ее и страх захлестнет с головой. Возможно, все обойдется. Наемники не любят, когда им платят пустыми обещаниями. Но все еще оставался шанс, что войско двинется на Дундуран и это обернется кровью и насилием.

А этого она боялась больше всего.

Ее живот свело от ужаса. Эйслинн никогда не хотела, чтобы кто-то проливал кровь ради ее права на престол.

Не допусти, чтобы до этого дошло.

Нет. Все еще можно было изменить. Силы не были собраны. У нее еще было время в запасе.

— Каждый из нас напишет своим отцам, и пусть гонец как можно скорее отправится на юг. Когда они вернутся, собранный отряд Дундурана численно превзойдет любую наемную силу, — сказала она Сорче решительно.

Отец оставил ей половину рыцарского отряда и полный гарнизон замка. Люди были способные, но она не знала, будет ли этого достаточно. И всё же выбора у неё не было.

Она всегда боялась, что Джеррода остановит лишь кровопролитие. Но пока до этого не дошло. Пока. У меня еще есть время.

Встав из-за стола, Эйслинн оглядела обеденный зал. Желудок сжался от напряжения. Казалось, никто не заметил резкой перемены в настроении у высокого стола — никто, кроме Хакона. Он поднялся, Вульф стоял рядом, и оба смотрели прямо на нее.

Она могла лишь слегка покачать головой.

Позже, гораздо позже, когда все письма были написаны и запечатаны, а замок погрузился в предрассветную тишину, Эйслинн тихо прокралась в спальню Хакона.

Слабая полоска света под дверью говорила, что он все еще не спит и ждет ее. С замиранием сердца она открыла дверь, вошла и заперла ее за собой, повернув ключ.

Хакон сидел в кресле у камина, что-то вырезая из дерева. Услышав ее шаги, он поднял голову и сразу встал, отложив нож и заготовку.

— Эйслинн…

Она шагнула в его объятия и уткнулась лбом ему в грудь. Обвив руками крепкий торс, она прижалась к нему всем телом, отчаянно нуждаясь в покое.

Сильные руки сомкнулись вокруг нее, словно удерживая от падения.

— Полежи со мной? — прошептала она.

Не говоря ни слова, он повел ее к кровати. Сняв кожаные штаны, он развязал ее халат, откинул меха и лег на спину, раскинув руки.

Она скользнула к нему, прижалась сверху, укрывая его, как теплое одеяло. Он накрыл их ноги мехом и снова заключил ее в объятия.

Хакон прижал ее к себе, подбородком упираясь в ее макушку. Эйслинн зарылась носом в ложбинку между грудных мышц, вдыхая его запах. Страх, сжавший сердце, начал отступать.

Он мурлыкал для нее — не страстно, как во время близости, а мягко, успокаивающе, словно колыбельную. Веки Эйслинн тяжелели, она растворялась в его тепле и покое.

— Ты расскажешь мне, что случилось? — спросил он тихо.

Глубоко вздохнув, Эйслинн начала рассказывать. Без преувеличений и прикрас — просто правду. Хакон слушал молча. Только движения его пальцев, нежно массировавших ей спину, говорили о растущем гневе.

— Я сам убью его, виния. И любого, кого он приведет с собой.