Черчилль не знал, как выразиться точнее. Но понимал, что должен это сделать; сделать сейчас, не советуясь с правительством, парламентом, народом, королем. Сейчас или никогда.

— Объяснитесь, пожалуйста, — попросили оба француза. Наступила тишина.

— Как насчет того, чтобы Великобритания и Франция заключили союз? Стали единым государством — временно, до конца войны, — подчеркивая каждое слово, сказал Черчилль. — Это утрата суверенитета государства, однако и мы его лишимся. Вопрос простой: Франция потеряет независимость с Гитлером, а она ее потеряет с Черчиллем.

Пораженные французы не знали, что и ответить. Хорошее это предложение или плохое? Реалистичное или фантастическое? Приемлемое или нет? Но, безусловно оно было оригинальным.

— Такого французское правительство еще не рассматривало… Последние несколько веков. Но мы сообщим генералу. Если он сочтет это возможным, то проведет консультации. Точнее, если успеет. А если нет… — полковник сделал выразительную паузу.

Черчилль почувствовал, что у хитрых французов есть еще некий козырь в рукаве, в отличие от него, уже бросившего карты на стол.

— А если нет? — Черчилль развел руками, показывая широкие ладони, знак того, что в такой ситуации он ничего не скрывает и ожидает того же от союзников.

— В этом случае генерал де Голль просит у вас единственный самолет — чтобы вылететь с пока свободной территории Франции в Лондон, — прошептал дипломат ему в ухо.

— Что он собирается здесь делать? — так же тихо спросил Черчилль.

— Генерал готов возглавить вооруженные силы свободных французов, эвакуированных из Дюнкерка. Готов воевать совместно с британцами везде, где возникнет необходимость и возможность. Он также будет просить вас о доступе к средствам массовой информации. Радио, газеты… — пояснил француз.

— Да, понимаю. А осознает ли господин де Голль, что в таком случае его объявят предателем? Ваш Петен, который собирается назначить генерала заместителем военного министра — сам это и сделает, — даже зная ответ, Чечилль чувствовал себя обязанным задать этот вопрос.

— Генерал предупредил, что вы спросите об этом. И просил передать — да. Потому что для него важнее честь французов, чем его собственная репутация во Франции. Оккупированной Франции. Он готов возглавить Движение Сопротивления. И здесь, и на континенте, — заверил полковник, прищурив глаза в ожидании реакции.

— Пока я не стану выносить на совещание вопрос об унии с Францией. Но прошу передать генералу де Голлю мое предложение. Пусть он проведет консультации с маршалом Петеном и другими. Если будет теоретическое согласие — мы сделаем все быстро. Документы, конференция, все что необходимо.

Подходя к залу совещаний, Черчилль развернулся на каблуках.

— Если же нет, генерал де Голль получит самолет. Но один. И я не даю гарантий, что он и его семья долетят живыми в небе, которое кишит «юнкерсами» и «штуками». Поезжайте сейчас, не теряйте времени. Совещание пройдет без вас, вы важнее во Франции. Прощайте, господа, и я буду ждать добрых вестей, хотя в наше время их нет… Поезжайте, и да благословит вас Бог. Я буду молиться за вас. Ведь есть в жизни минуты, когда молятся все, даже атеисты.

«Отличная фраза для речи, отличная! Нужно ее не забыть! Где-то точно пригодится», — подумал Черчилль. И он произнесет ее ровно через год — в июне 1941 года, когда Гитлер атакует СССР, своего сегодняшнего «партнера». Но пока Черчилль об этом не знает. Сейчас он открывает двери зала и сразу переходит к актуальным вопросам.

— Поздравляю вас, господа. Поздравляю и напоминаю: хотя нам удалось вывезти из Дюнкерка армию, это не победа. Это Божий промысел! Однако позвольте заметить: войны не выигрываются капитуляциями…

Международная конференция стран-союзниц продолжалась уже больше недели. В полностью разбитой Германии, неподалеку от разрушенного Берлина еле удалось отыскать более-менее приличное помещение для встречи высокого уровня. Чудом уцелел дворец Цецилиенгоф. Его привели в порядок, отремонтировали, и в нем работали делегации Великобритании, США и СССР.

Страны-победительницы обсуждали ряд болезненных вопросов будущего обустройства послевоенного мира. И здесь уже царила далеко не та атмосфера, как на конференции в Ялте, состоявшейся в феврале, перед заключительным этапом войны.