— Мне и в голову никогда такие мысли не могли прийти, — уверил Константин Николаевич не совсем искренне, и уже дальше вполне правдиво уточнил: — я хочу во время августейшей аудиенции обратить внимание императора Николая на высокую активность этого англичанина. Что он этим добивается, раздавая направо и налево английские деньги в России? Украсть хочет чего-то или кого-то просто убить?

— Такое подозрение вполне может носить место, — посерьезнев, поддержал Бенкендорф, — высокая активность чужеземных дипломатов как-то еще была объяснима в XVIII веке, когда русское общество носило иные ракурсы развития. Но в наше цивилизованное время это недопустимо! И пусть дворник берет синенькую в честь праздника. Сам даю. Но когда столоначальник в списке держателей, это уже безобразие. И ведь это в центральном аппарате жандармерии!

Он взял лежащий на столе колокольчик и требовательно позвонил. В кабинет тот час же вошел дежурный секретарь.

— Вот что милый, — обратился к нему граф, — пошли в Зимний дворец нарочного. Пусть он от моего имени узнает, не занят ли его величество и нельзя ли предоставить для меня и великого князя Романова и князя Долгорукова сегодня же аудиенцию.

Выслушав, секретарь ответил, что тот час же и ушел распорядиться.

— Вот, если государь свободен, то мы можем поговорить с ним уже на протяжении нескольких часов. В противном случае обговорим ситуацию в течение этого дня, максимум завтрашнего.

Оказалось, император ничем особо не занят на протяжение текущего часа. Он собирался пить чай и даже обрадовался, что у него появились давние собеседники. Объявил, что ждет господ жандармов сейчас же, без промедления.

— Двигаемся побыстрей! — поторопил Бенкендорф, услышав такие многообещающие слова, — ни к чему заставлять государя самодержца напрасно ждать! Честь-то какая!

Попаданец так, честно говоря, не считал. Ну император, ну ждет… пусть немного. Так надо было заранее предупредить!

Бенкендорфу он это, естественно, не сказал. Царедворец XIX века это не поймет. Еще и может обидется. И не на себя, а за императора. Хотя обижаться за родовую честь должен был как раз Константин Николаевич. Все-таки его тесть!

Уже через полчаса они были за сравнительно скромно обставленным чайным столом (для императора). Мейсенский фарфор, свежеприговленные булочки, два сорта варенья.

День был повседневный, не обещающий ничего интересного. Император даже обрадовался гостям. Но, услышав первые же слова жандармов, Николай I помрачнел и обратился к небесному покровителю страны:

— Господи! Образумь меня и не заставляй искать в жизни что-то интересное, — спросил у окружающих: — надеюсь, господа, сведения, которые вы на меня обрушите, будут не только грязны, но и пользительны.

Начало было не очень вдохновляющее, но Бенкендорф не терял хладнокровия. Бывало и хуже.

— Ваше императорское величество, позвольте вас «обрадовать», — сказал он уважительно, — его высочество князь Долгорукий, рассматривая оставшиеся от последнего дела материалы, обратил внимание на список, скажем так взяткополучателей, в котором есть и я, и князь, и даже ваше величество!

— Дайте мне, — протянул Николай руку, — посмотрю этот гнусный список! Хотя подобными писульками, как вы знаете, меня не удивить.

В отличие от князя Долгорукого, ознакомившегося с ним в злобной экспрессии и графа Бенкендорфа, прочитавшего его философски, император пришел к некоторой меланхолии, заметив, что все предыдущие бунты и восстания начинаются вот с таких бумаг.

— И что вы предлагаете делать, господа? — просмотрев документ для конца, спросил Николай.

— Конкретно по списку ничего, ваше величество, — ответил Бенкендорф, — ну может писарька получше высечь, чтобы больше не было желания такие бумаги копировать. Думать надо, прежде чем подавать таковое непотребное на стол начальству. А вот с людьми по этому списку предлагает поработать князь Долгорукий.

Дав таким образом отмашку своему заместителю, шеф жандармов отодвинулся, показывая, что здесь он далеко не автор. Дело было щекотливое и не очень приятное, чтобы связывать с ним свою личность. Враги-то врагами, а как еще государь отреагирует? Безгрешных людей не бывает. Так в сильном раже все население можно отправить на каторгу. А с кем потом жить?

В отличие от него, князь Долгорукий был настроен более оптимистично. Куда уж более, он отец возможного будущего наследника Российской империи!

— Ваше величество! — сказал он, — дабы такого рода тошнотворные бумаги более не повторялись, объявить, что с сего времени все чиновники и их родственники за такие вот посулы сразу же будут примерно наказуемы. И даже пригрозить конкретному ряду лиц классом повыше, скажем в генеральском классе.

Далее, вычленить чиновников, особенно отличившихся, и прилюдно объявить их вину. Пусть боятся, если более никак.

И, наконец, означенного Стюарта, являвшего не только автором списка, но и инициатором этих посулов, выслать из России за плохое поведение.