Но у профорга были другие мысли: «Всю квартиру завалили вещами ненужными, жадины окаянные! Трое часов в одной комнате. Фарфор — и тут же коврик с пошлыми лебедями. Мамаша, как купчиха, на каждом пальце кольца золотые. Ни книжек, ни газет. Эх, люди, люди!»

Бетехтин с Семенычем молча возвращались на комбинат, — без того все ясно. Было обоим тяжело, не по себе как-то.

Вроде бы разные люди Бетехтин с Семенычем: один геркулес, со значком военной академии, молчаливый, другой не был в армии ни дня, малограмотен, низкоросл, квел, говорлив, а по взглядам одинаковы.

— Очень уж слаб, — сказал Бетехтин. — Врача с комбината надо подослать. Как ее?..

— Елена Мироновна, а фамилию не упомнил.

— И всего только грипп.

— Деньжонок, видите ли, маловато, — усмехнулся Семеныч. — И вот шпарит до потери сознания и у нас, и дома.

— Мм! Думается мне, что тут все посложнее, Семеныч. — Бетехтин помолчал, вздохнул. — По-моему, вся эта мещанская обстановка придавила Земерова, а сам он выкарабкаться пока не может. Как вы думаете, что бы мы могли сделать для этого парня?

Врач закрыл бюллетень, хотя Семен и чувствовал еще сильную слабость. Он не говорил врачу об этой слабости. — «Уже ничего, температура тридцать шесть и шесть». Не хотелось быть дома. Такое нехотение он почувствовал впервые. От многого это зависело. И от Елены. Она, как и Семеныч, морщилась, кривилась, сидя в комнате у Земерова. А в доме на этот раз было прибрано.

Никого не удивляли, не восхищали дорогие вещи Семен смутно осознавал, что в доме у них обставлено как-то безвкусно, напоказ, все разноцветно и пестро, как платье у таборной цыганки.

«А Елена не подойдет к нашей обстановке», — неожиданно с грустью подумал Семен, когда женщина пришла к нему. Не эта ли скромность и изящество в костюме да и во всем облике Елены так влияли на него? А может быть, просто она первая из хороших женщин, которую он узнал. На самом деле, кого он знал? Мать, ее подружек — базарных торговок. А все другие женщины и на улицах, и на комбинате мелькали, как тени.

Семена одолевала вялость, хотелось сидеть, не двигаться. Он задыхался с рубанком в руках.

Подошел Семеныч:

— Ну зачем ты на работу вышел? Разве можно…

Никогда прежде он не говорил с ним таким голосом — теплым, простым, каким-то домашним.

— Поправляйся. А потом попросим начальство, чтобы дали тебе на первое время работенку какую полегче.

Ушел куда-то. Вернулся вместе с начальником цеха.

— Идите домой, Земеров, — приказал Бетехтин.

Голос громкий, начальнический, а рукой мягко хлопал Семена по плечу.

Пелагея Сергеевна обрадовалась:

— Вот хорошо-то! Поешь и давай за курятник принимайся.

— Да мне тяжело чего-то.

— А ты не поддавайся болезни-то, ворочайся помаленьку. По себе знаю, как поддашша — пропал. Она, болезнь-то, тогда тебя цап-царап.

Пелагея Сергеевна махнула руками, будто хватая что-то, и засмеялась.

Семен закрылся в своей комнате, лег. Когда мать постучала, он неожиданно для себя ответил с раздражением:

— Я не пой-ду!

Она что-то говорила, что-то отбросила ногами — Семен не слышал. Ему подумалось: если б его схватила болезнь смертная или, к примеру, стал бы он калекой, к кому была бы обращена первая мольба его? К кому? Только не к Яшке, не к Алефтине. И не к матери.

Вспомнил… На той неделе приходил к Бетехтину сынишка. Лет пятнадцати. Держится с отцом как равный, спорит даже. Чувствуется, любят друг друга. Завидно стало Семену. Здоровым, хорошим вырастет парнишка. А у Семена вот до сих пор еще стеснительность, опасливость дурацкая. Неловко, скованно, тяжеловато чувствует он себя, когда разговаривает с людьми, особенно с незнакомыми и малознакомыми. А близко знакомых у него почти нет. Другой так и мелет языком-то, шуточки-прибауточки. А Семен боится слово сказать и на чужие слова не находит, что ответить. Часто-часто моргает. Улыбается. Улыбка, как спасительный щит. Только пьяный он человек человеком — и смелость есть и словцо находится. Но не будешь же выпивать каждый день. Стеснительность, скованность, нервозность его люди принимают порой за криводушие и недоброжелательность.

Сколько всяких мыслей наплывает на человека во время болезней!..

Профорг Квасков еще раз приходил к нему на квартиру. Сказал, как бы между прочим:

— Школу рабочей молодежи в январе откроют. Видел, на берегу возле комбината домище построен? В стекле весь. Там. Ребята с комбината записываются. И тебя надумали записать в девятый класс. Учиться по вечерам. Как ты?..

Семеныч фальшиво кашлянул, глянул на Земерова искоса. Думал, зашумит тот. Но нет.

Семен вспомнил, как говорила Елена: «Учиться бы вам…»