Оса молчал, раскинув усталые ноги, натруженные долгой ходьбой по лесным дорогам. Вдыхал тошнотворный запах прелых березовых листьев, мыла, древесной гнили. Почему-то вспомнился непонятно отчего паровичок Мышковых. «Где-то он? Цел или разбили его?». Качнувшись, спросил Никиту:

— Как это ты перед родителем отчет вел хоть. Уезжал, было, без копейки, гол как сокол... Все продувал в «очко».

Никита засмеялся, сунул колоду карт себе в карман. Потянулся вдруг — как собрался спать или вспомнил о приятном:

— Очень просто. От амбара свой ключ был. Приезжал ночью. Остановлю сани возле амбара, открою, накидаю из ларя барахлишка и к родителям. Мол, никудышная торговлишка-то вышла, батя. Так... А скоро ли хватится родитель, что в амбарном ларе убыл товар... Не скоро. Да и не то у него было доходное, а ссуды хлебные. У мужика недород, а у родителя прибыль. Взял пуд, скажем, за тысячу, а отдашь назад за семьсот. По новым-то ценам если равнять... А даровые денежки в карман... хе-хе.

Он потер руки, лицо лоснилось от удовольствия. А левое веко дергалось нервно, и ноги были неспокойны, подошвы будто терли плевок на полу.

Оса поднялся, чтобы не слушать больше, заторопился на улицу. Кроваткин поднял голову, и Срубов вдруг точно проснулся:

— Ефрем?

— Что тебе, — обернулся Ефрем и увидел сощуренные пристально глаза Срубова, — чего хочешь?

— Завтра ты идешь с нами на обоз?

— Иду, — бросил коротко и шагнул в темноту, в теплоту весеннего ветра, летящего с реки от черных свай плотины. Ревущие потоки мутной от глины весенней воды нагоняли волны влажного воздуха. Сучья деревьев качались неистово, сшибались друг с другом, трещали. Сквозь них проглядывалось серое небо и мерцающие то ярко, то бледно звезды.

запел Розов.

Показалось Осе, что это поет цыган, проезжая по откосу в своей телеге, среди кучи разноцветного тряпья. Только не было звона гитарных струн.

— Красиво поете, — послышался голос Растратчика. — Вам бы, Павел Иоаннович, певцом в театр или даже в какой-нибудь шансонет.

— Шансонет, — фыркнул Розов, прервав пение. По голосу его можно было понять — слова Растратчика польстили. Уже задумчиво, с мечтательностью: — Вот выберемся из этой прорвы если, может, и пойду в певцы.

«Выберемся ли?» — подумал Оса. Он резко повернул голову, вскрикнул:

— Стой, Мышков...

— Фу ты, черт...

Черная тень за стволами берез двинулась вниз, пряча что-то в карман. Вот она осветилась бледным светом, исходящим от звезд.

— А я думал, уж не агент ли какой здесь притаился. Еще бы немного...

Мышков смахнул с пня корье, сор, крякнув, уселся и потер впалые виски ладонями:

— Извелись вконец... Как-то надо кончать эту музыку. Вчера старика порол кнутом, — добавил он устало и разогнул спину, взглянул сбоку на Осу пристально и быстро. — За лошадь вцепился, как клещ... Ну и не выдержал. Только пыль летела. Почему Симка в Андроново пошел? — спросил он неожиданно.

— За патронами и пироксилином. А еще на баяне захотелось поиграть.... Музыкант, ишь ты...

Оса подвигал пальцами. Дома в Красилове, на горке для посуды, стоит и теперь гармонь — пятнистые цветастые бока ее увидишь сразу, едва шагнешь через порог.

— У меня ведь, Мышков, тоже есть гармонь, — признался он, улыбнувшись вдруг с какой-то радостью. — Отец перед германской на ярмарке в Никульском купил. А играть так и не научился. Дружок все играл. Бывало, пойдем на вечорку, он идет, играет, а я рядом песни пою, под свою-то гармонь.

Мышкова точно развеселил рассказ о гармони, хохотнул, а заговорил угрюмо:

— Поиграть, значит, Симка захотел. — С усмешкой нехорошей уже: — Может, у него гнусность в башке.

Оса сразу вспомнил дурашливую улыбку Симки в подвале. «Поиграл он у Лизаветы или нет?» И чувство злорадства заставило его сказать:

— Ты же посылал Симку в усадьбу. Узнать, в здравии ли супруга твоя. А теперь вроде как не по нутру стал Симка.

Мышков исподлобья глянул на него и вытянул шею к реке: там что-то неслось, поплюхивая, то окунаясь в серебрящуюся воду, то всплывая.

— Утопленник, что ли? — спросил он негромко и присел на корточки, как тогда в лесу у сторожки. Того и гляди запрыгает по-лягушачьи к этой заваленной сором заводи.

— Топляк это, — ответил Оса. — Человек застрял бы в сваях у плотины. Топляк это.

Тогда Мышков, точно успокоенный этими словами, обернулся:

— Я не только ради жены посылал.

Помолчал, покачался с боку на бок. Осе показалось, что он собирается подняться и уйти.

— Узнать надо было... Шифр один должен был прийти на имя отца. Сигнал. Событие готовилось в губернском городе. Ну, а мы бы здесь. Сразу бы волость взяли, потом на город двинулись. Только сигнал не появился. Может, Кронштадт страху нагнал.