– Думаешь, я не ненавижу тебя? – прошипела я в его пухлые губы; он приоткрыл их, и я порывистым сердитым вдохом вобрала в себя его выдох. – Думаешь, я не это чувствую? – продолжала я, ощущая, как мое сердце колотится, подгоняемое эмоцией, гораздо более пугающей, чем гнев, заставляющей меня притянуть его к себе еще ближе. – Я не могу испытывать ничего другого к эгоистичному трусу, которому нравится унижать других. К черствому, подлому существу, которое играет с людьми и которому нет дела даже до своей сестры! Какие, ты думаешь, у меня могут быть к тебе чувства? У кого вообще могут быть к тебе какие-то хорошие чувства? Ты жалок! – прошипела я злобно, и он посмотрел на меня так, будто и не ожидал ничего другого. – Ты останешься совершенно один и без капли любви, потому что только этого ты и заслуживаешь!

Мой голос гремел по коридору. Какое-то мгновение вокруг нас ничего не было, кроме эха моего гнева и тяжести только что сказанных слов.

Пока тишина вырезала эти слоги на камне, в его взгляде бесстрастно сиял мрачный резкий свет, какого я никогда не видела. Меня поразили его холодность, бездушность, как будто мои слова упали в бездонную пропасть.

И я впервые увидела ее – его внутреннюю рану. И задалась вопросом, эта ли неизлечимая рана питалась его болью, толкала его на безумные поступки, покрывала его тело шрамами, рисовала усмешку на его губах.

Возможно, однажды я пойму, что у страдания много имен, но один голос. И оно поет песню, которую может услышать только сердце, эта гармония тихих нот слышна лишь тем, кто тоже познал страдание.

Когда он снова заговорил, я, кажется, услышала ее.

Прямо там, в его голосе – тихом, проникающем в самые сумрачные уголки моей души.

– Ничто так не бодрит тебя и не доставляет большего удовольствия, чем показывать все ничтожное и безжалостное, что в тебе есть. В этом твоя отдушина и спасение от бед. Тогда скажи, чем мы отличаемся друг от друга?

– Эй, – позвал меня голос, – ты здесь, с нами?

Джеймс встал рядом со мной, вытирая полотенцем только что вымытые руки. Ореховые глаза изучающе смотрели на меня, пытаясь поймать мой отрешенный взгляд.

Зора сегодня была за городом, решала последние вопросы, связанные с предстоящим мероприятием. А мы готовились хорошо поработать.

Я кивнула, вздохнув, как мне показалось, слишком громко. Я не могла признаться Джеймсу, что на самом деле была не здесь и смотрела на происходящее отстраненно, да и сама к себе как будто имела мало отношения, словно многие вещи потеряли для меня смысл.

Во мне застряли слова Андраса.

Расшатывающие меня эмоции, отчаянный гнев, ненависть, которые я изливала на весь мир, когда чувствовала себя уязвимой, – вот о чем я думала все это время.

Я не ранила, нападая. Я ранила, только когда защищалась.

В такие моменты мною управлял некий болевой импульс, свирепый инстинкт, я стискивала зубы и давала отпор со всей силы, какая во мне была. Я защищалась вынужденно, чтобы не быть снова раздавленной. Такой меня сделала жизнь, и я не была от себя в восторге. Но неправда, что я похожа на него…

– Мы скоро начинаем. Если ты устала или чем-то расстроена… – начал Джеймс, видимо вспомнив о моих последних злоключениях.

– Я в порядке.

– Уверена?

– Да, Джеймс. Просто я… – Правильное слово не приходило на ум, и я не закончила фразу. Да и зачем? Я не привыкла давать голос своему унынию или рассказывать о нем.

Я часто думала о маме – и когда смотрела на сияющие рождественские огни, и когда сидела одна на кухне перед воздушным десертом, которым хотела бы с ней поделиться.

Я представляла себе выражение ее лица, ее улыбку, то, как, прикрыв рот рукой, она рассмеялась бы, а потом сказала бы мне что-нибудь смешное. Я всегда представляла ее яркой и жизнерадостной; в моем сердце как будто оживала ее давнишняя фотография, на которой она всегда будет выглядеть веселой и естественной – самой собой.

Беда в том, что такой свою маму я не видела уже очень давно и безумно по ней скучала.

Джеймс, кажется, понял, что я не в настроении, и не стал больше ни о чем спрашивать.

Я увидела вошедшую в зал Руби. С ней был Оуэн. Я узнала его по хищному птичьему носу и уверенной походке. Наверное, он подвез ее до клуба, потому что крутил в пальцах ключ от машины и по-хозяйски обнимал Руби за талию.

Они остановились возле дверей. Оуэн привлек Руби к себе и запечатлел на ее губах долгий поцелуй. Руби закрыла глаза, растворяясь в этом мгновении. Однако, когда она снова открыла их, я заметила, что они подозрительно влажно блеснули в искусственном свете зала, но никто, даже Оуэн, похоже, не обратил на это внимания.