– В тот же вечер, собираясь идти домой, я увидела его в комнате для охранников, он надевал куртку. Я собиралась ему что-то сказать, даже не знаю что, но он не дал мне возможности извиниться. Просто попросил, чтобы, если меня будут расспрашивать, я повторяла то, что всем и так известно об этой истории. И он был так убедителен, что я не осмелилась возразить. В принципе, эта версия мне на руку, ну, из-за Дэйва. Если бы кто-то в клубе узнал правду и проговорился о моем обмане, случилась бы катастрофа. Я знаю, что поступила эгоистично, надо было сказать Андрасу, что это неправильно, но не решилась.

Слова Сабин вертелись у меня в голове, смешивались с мыслями, и среди них не было ни одной ясной, за которую можно было бы ухватиться.

Я знала Андраса уже достаточно хорошо, чтобы понимать, что под его красивой оболочкой скрывается отнюдь не благородный рыцарь. Мало того, он бесконечно далек от всего доброго и прекрасного, что есть на этой земле. Однако, как бы нелогично это ни звучало, если все было именно так, как говорила Сабин, получается, он взял на себя вину за то, чего не совершал.

– Мирея, ты скажешь ему? – В робких глазах Сабин мерцал слабый свет надежды. – Передашь ему, что я очень сожалею о произошедшем?

Если бы у меня были слова, я ответила бы ей, что испытывать чувства сожаления и благодарности способны немногие, а еще меньше способны понимать другого.

Но так как у меня не было этих слов, я предпочла промолчать. Мое молчание Сабин восприняла как согласие – в ее глазах отразилась радость.

Когда я вернулась в зал, в моей голове творился такой беспорядок, что я еле держала себя в руках.

Такой тяжелой была голова и так свербило в груди от странной досады. Непонятно, почему меня так задела эта история.

В тот раз я дала ему пощечину. Конечно, Андрас ее заслужил, но теперь меня мучило неожиданное, нелепое подозрение: а если он вел себя так отвратительно, чтобы убедительнее выглядеть подонком?

Мой напарник что-то напевал себе под нос. Отбросив беспокойные мысли, я состроила свирепую гримасу и пихнула его плечом, заглядывая в лицо в тусклом свете ламп.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – проворчала я.

– Хм?

Его невинный вид вызвал у меня подозрения.

– Ты кому-то рассказал, что Андрас мне тогда помог? Я надеялась, это останется между нами!

Джеймс что-то пробурчал, даже не обернувшись. Я ничего не поняла, музыка играла слишком громко. Он продолжал возиться с шейкером и, казалось, забыл о моем существовании.

– И? – Я требовала его внимания. – Ты скажешь мне что-нибудь?

Лучше оставить его в покое, позволить ему делать свою работу, но, когда он начал встряхивать напиток, я не на шутку занервничала и схватила его за руку, заставив посмотреть на меня.

– Ну, Джеймс! О чем, черт возьми, ты думал? Мы же договорились, что… – Но в следующий момент моя рука напряглась и слова застыли на губах.

У него тускло блестели глаза. Взгляд затуманенный, веки полуприкрыты. Свет от прожектора, скользнувший по его лицу, отразился в зрачках, как в слюдяных окошках. Взгляд призрака.

Мое сердце сжалось. Я смотрела на Джеймса, не двигаясь, пока кипящая лава разочарования накрывала внутри меня все добрые чувства к этому человеку.

– Ты снова выпил.

Джеймс, казалось, не заметил моего едкого тона. Он поджал губы, но, как ни сдерживался, рассмеялся.

Как ни в чем не бывало он перелил смесь из шейкера в бокал и взял для украшения листик свежей мяты. Возможно, он втихаря начал пить еще до того, как я ушла на склад, но я слишком ему доверяла, чтобы заподозрить в таком свинстве.

– Все под контролем, – заверил он меня, давая понять, что речь идет всего лишь о паре рюмок и с координацией у него полный порядок. – Видишь?

Нет, я не видела.

Проблема не в контроле и не в координации. Проблема заключалась в том, что для Джеймса алкоголь – убежище, способ уйти от действительности, отдохновение, в нем он искал ощущений, которых не дарила трезвая жизнь.

Проблема в том, что он не мог обходиться без спиртного, даже когда рисковал многое потерять.

И я не сразу поняла, что за пугающая волна поднялась во мне, что за горячая дрожь охватила сердце.

Я поняла это только сейчас, уже слишком поздно. Это страх.

– Ты сказал, – прошептала я, сдерживая злобу и смятение, – сказал, что больше не будешь этого делать.