Шрифт:
«Вий»:
«Как только ударял в Киеве поутру довольно звонкий семинарский колокол, висевший у Братского монастыря, то уже со всего города спешили толпами школьники и бурсаки»[162]. [Курсив везде мой. – Д.К.].
И там, и там герои – бурсаки, предположим, случайно. Но вот далее… Удивительные параллели можно увидеть: панночка из «Вия» – и панночка из «Тараса», бурсак Хома Брут – и бурсак Андрий, сын Тараса Бульбы. И ведь неслучайно, наверное, панночка из «Тараса Бульбы» не имеет личного имени – так же, как панночка-ведьма из «Вия». Вот и получаем мы идентичные, в сущности, пары персонажей: бурсак и ведьма – козак и панночка, в произведениях, которые, казалось бы, имеют разную жанровую природу…
Такую ли разную?
Хома явно перекликается с Андрием: оба учились в Киевской бурсе, оба погибли из-за своей близости с женским персонажем по имени «панночка». Заметим, что ночной полет ведьмы-панночки на философе вполне может рассматриваться как сексуальная символика, а значит, характер любовной близости обоих – одинаков.
И вот он, гибельный этот финал.
Хома Брут, бурсак-философ:
«И вдруг настала тишина в церкви; послышалось вдали волчье завыванье, и скоро раздались тяжелые шаги, звучавшие по церкви; взглянув искоса, увидел он, что ведут какого-то приземистого, дюжего, косолапого человека…
– Подымите мне веки: не вижу! – сказал подземным голосом Вий – и все сонмище кинулось подымать ему веки.
«Не гляди!» – шепнул какой-то внутренний голос философу. Не вытерпел он и глянул.
– Вот он! – закричал Вий и уставил на него железный палец. И все, сколько ни было, кинулись на философа. Бездыханный грянулся он на землю, и тут же вылетел дух из него от страха»[163]. [Курсив везде мой. – Д.К.].
Андрий Бульбенко, бурсак-козак:
«”Эй, …заманите мне только его!” – кричал Тарас. И вызвалось тот же час тридцать быстрейших козаков заманить его. И, поправив на себе высокие шапки, тут же пустились на конях прямо наперерез гусарам.
<…>
Разогнался на коне Андрий… как вдруг чья-то сильная рука ухватила за повод его коня. Оглянулся Андрий: пред ним Тарас! Затрясся он всем телом и вдруг стал бледен…»[164] [Курсив везде мой. – Д.К.]
И тогда, выходит, Тарас Бульба играет в повести ту же роль, что и Вий. Впрочем, не я первый обратил внимание на сходство подземного повелителя гномов с сыноубийцей из «Тараса Бульбы». В блестящей работе М. Вайскопфа «Сюжет Гоголя» автор прямо говорит о родстве или даже идентичности Тараса Бульбы и Вия:
«Сцена родительского возмездия – это вариация убийства Вием Хомы Брута.
<…>
…В облике Тараса педалированы (в окончательном тексте) черты Вия – владыки гор и подземных недр: “И навесил он еще ниже на очи свои хмурные исчерна-белые брови, подобно кустам, повыраставшим по высокому темени горы, которых верхушки вплоть занес иглистый северный иней…”»[165] [Курсив везде мой. – Д.К.].
Тут, может быть, уместно обратить внимание на то, что, хотя принято было считать образ Вия фольклорным, на самом деле его придумал Гоголь, причем по «рецептам» западного романтизма:
«…Есть все основания считать образ Вия творением <…> авторской фантазии Николая Васильевича Гоголя, сконструировавшего своего героя <…> по законам романтической эстетики…»[166]
На то же страшное родство, демоническую (пусть – от романтической традиции идущую) природу главного героя указывают и некоторые другие его черты, выписанные Гоголем. Например – тучность, поистине нечеловеческая:
«Бульба вскочил на своего Черта, который <…> отшатнулся, почувствовав на себе двадцатипудовое бремя, потому что Тарас был чрезвычайно тяжел и толст…»[167] [Курсив везде мой. – Д.К.].
В этом месте я почему-то сразу же представил себе героя из другого времени и другой книги, чья точно так же нарочито подчеркнутая громадность имеет, как мне кажется, ту же причину – вернее, то же происхождение:
«…Ниро Вульф был настолько огромен, что если бы на его плечах появилась голова обычного человека, то она была бы вовсе незаметной для постороннего глаза»[168].
Тучность гоголевского персонажа принято объяснять гиперболизацией, характерным для писателя приемом. Но можно объяснить и иначе, предположив, что тучность его имеет мифологическое происхождение, характерное для хтонических персонажей, олицетворявших природу. Тучность героя в данном случае – напоминание о его древней ипостаси – боге подземного мира Дионисе.
Упомянутый выше Ниро Вульф производит впечатление скорее ожившей статуи или какого-то сказочного чудовища, нежели человека. А вот в романе «Требуется мужчина»:
«...Вулф огромной глыбой восседал в кровати, со всех сторон обложенный подушками... Хотя черное шелковое одеяло было откинуто, приходилось приглядываться, чтобы уловить границу между ядовитожелтой перкалевой простыней и пижамой такого же замечательного цвета...»[169]
Изначально природа олицетворялась женским божеством, а самые древние, архаические изображения ее – костяные женские фигурки, с едва намеченными чертами лиц, зато с тщательно вырезанными, грузными до карикатурности телами. Тучность последующих персонажей – будь то герои мифов или персонажи куда более поздних литературных произведений, в том числе и повести Гоголя, – это апоминание о женской сущности повелителей природы и подземного мира, хтонических существ, главное из которых – Дионис, в его мрачной, подземной ипостаси растерзанного титанами, а позже воскрешенного Загрея. В книге «Дионисийская религия» Вячеслав Иванов описывает существовавший в древности во Фракии культ «людей-волков». Согласно Иванову, жрецы подземных богов (в том числе, и пра-Диониса) практиковали во время оргий ритуальное каннибальство: обряженные в волчьи шкуры, они преследовали и пожирали «людей-оленей». Считалось, что после подобной мистерии жрецы становились настоящими волками. Вернуться в человеческое общество они могли лишь в том случае, если в течение девяти лет более не притрагивались к человеческому мясу[170].