— Да, государь, на Сахалине — срок заканчивается в 1902 году…

— Вы же знаете, я решил помиловать практически всех оппозиционеров — если он напишет прошение, даю слово, что рассмотрю его в кратчайшие сроки. Но мы, впрочем, отвлеклись, что вы хотели сказать?

— Как вы знаете, социалисты выступают за облегчение положения угнетаемых слоев общества — рабочих и крестьян, а также за справедливое перераспределение прибавочной стоимости, получаемой так называемыми эксплуататорами…

— Да-да, — прервал его речь Александр, — господина Маркса я прочитал… Капитал это очень хорошая вещь в части анализа текущего момента, но довольно слабая в части прогноза… как это там у него сказано… при 300 процентах нет такого преступления, на которое капитал не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы…

— Небольшая поправка, государь, — смело высказался Пилсудский, — Маркс, собственно, не сам это придумал, а просто процитировал слова английского экономиста Даннинга. Однако, дело состоит не только в процентах прибыли… точнее не в их количестве, а в принципе — капиталисты не имеют права выжимать все соки из трудящихся ради получения своих сверхприбылей… это несправедливо, и этому должен быть положен конец согласно нашим партийным положениям.

— Понятно, — побарабанил пальцами по столу Александр, — но вы же не просто социалисты, как понял, а польские социалисты — это как-то отражается в вашей программе действий?

— Конечно, государь, — Пилсудский опять поправил лацканы сюртука и продолжил свою тему, — наша партия выступает за объединение всех польских земель в единое государство, а также за полную независимость этого государства… в котором, конечно же, будут реализованы наши программные требования относительно перераспределения общественного богатства.

— Мне ваша позиция ясна, — бросил ему Александр, — еще какие-нибудь мнения будут? — и он обвел взглядом окружающих.

— Если позволите, я скажу несколько слов, — поднял руку Прус, царь кивнул ему, тогда он встал и начал с традиционного представления, — меня зовут Болеслав Прус, писатель, журналист, редактор…

— Вы, если не ошибаюсь, — тут же перебил его Александр, — участвовали в восстании 1863 года, верно?

— Был такой эпизод в моей биографии, — смутился Прус, но совсем немного, — я тогда учился в гимназии, в 16 лет многие вещи видятся в черно-белом цвете… вы сами, наверно, государь, в этом возрасте имели несколько иные убеждения, чем сейчас, да? — отважно бросился в бой он.

— Вы совершенно правы, — не стал спорить Александр, — 16 лет это пора пубертатного взросления, юноши в этом возрасте склонны делать опрометчивые поступки, чтобы доказать, что уже повзрослели и могут не зависеть от старших… я не был исключением, тоже совершал кое-что необдуманное. Однако, продолжайте, господин Прус.

— С тех пор прошло больше тридцати лет, — продолжил тот, — жизнь обтесала меня с разных сторон, в частности, я нашел, наконец, свое призвание и пишу книги, которые активно покупают и читают.

— Да-да, — опять вмешался в его речь Александр, — совсем недавно я просмотрел ваш новый роман, про фараонов — очень впечатляющая вещь.

— Благодарю, государь, — поклонился польщенный писатель, — Фараон пока вышел только в журнальном варианте, но вот-вот появится и в виде отдельного книжного издания. Тема Древнего Египта для меня новая, я рад, что она нашла признание у читателей. Так вот, возвращаясь к теме нашего собрания… — вспомнил, наконец, он цель своего свидания с царем, — разорванность моей страны на части отзывается болью в сердце — это несправедливо, что такой великой державы, как Польша, более нет на географических картах…

— Могу напомнить, — вставил ремарку царь, — что иудеи, например, не имеют своей державы уже почти две тысячи лет, однако, громких слов об исторической несправедливости от них я не слышал…

— Повторю то, что говорил коллега Бобжинский, — нашелся Прус, — еврейское рассеяние по миру произошло очень давно и рубцы успели затянуться… в отличие от нашей истории.

— Кстати-кстати… — вклинился в паузу Шувалов, — идея про иудейскую державу заслуживает внимания, государь… ее можно было бы обсудить на международном уровне.

— Запишите, Павел Андреевич, — поддержал его царь, — это можно будет обдумать. А вы, господин Прус, можете продолжать, я внимательно слушаю.

— А я, собственно, все уже сказал, — ответил тот, — поляки по моему твердому убеждению никогда не смирятся со своим нынешним положением униженной и оскорбленной нации… можете меня арестовать за эти слова прямо здесь, но своего мнения я не изменю.

— Да господь с вами, господин Прус, — улыбнулся царь, — какие аресты — я же в начале обсуждения ясно предложил говорить прямо и ничего не опасаясь… если больше нет желающих высказаться, тогда я скажу заключительное слово.