— Получим квартиру. Будем замечательно жить!

— Для меня ты старался? — еле слышно проговорила она, не сводя с него испуганных глаз.

— Только для тебя! — убежденно воскликнул Ганшин. — Один я хоть на полюс! Но я же отвечаю за твою судьбу, черт возьми! Ох, сколько трудов стоило мне это направление…

Не взглянув на бумажку, она встала и протянула руку.

— Ты что, Оля?

— Ничего, — сказала она, и губы у нее задрожали. — Я ведь мимоходом, я тороплюсь.

Он встревожился, вскочил, схватил ее за руку.

— Ольга! Я что-то не так сказал? Господи боже мой, ну почему слова имеют для тебя такое значение? Подумаешь, не так выразился. К чему усложнять!

— Слова… — сказала она с каким-то сдержанным страданием. И с неожиданной силой отняла руку. — До свидания. Не провожай.

В тот же день в институте вывесили список, и он узнал: Ольга Луговая едет в Медногорск. В деканате ему рассказали, как почти неделю добивалась Оля, чтобы ей переменили назначение.

И она уехала.

В первые дни Ганшин очень страдал. Собрался ехать следом. Но друзья приложили столько усилий, чтобы устроить его в министерство. Там сразу же ему доверили такую большую, ответственную работу. Нет, он не мог их подвести и уехать! Ничего, завоевав положение в министерстве, он добьется ее возвращения. Работая здесь, он продолжает бороться за Олю!

На все его письма она ответила только через три месяца. О себе ни слова. Просила прислать книги. Он отправил все, что мог раздобыть в Москве, приложил длиннейшее письмо. Спустя месяц пришла открытка — несколько слов благодарности. А потом в сутолоке министерских дел все потускнело, отошло. Кончилась и переписка.

Что же так больно поразило, когда в кабинете начальника он услышал разговор о Медногорске? Почему сейчас, готовясь выйти из вагона, он дрожал от волнения, был полон радости, страха? Неужели он все-таки продолжает любить?!

* * *

У короткой деревянной платформы стоял снятый с колес железнодорожный загон с вывеской «Город Медногорск». Вокруг со всех сторон поднимались невысокие округлые и голые горы, покрытые грязно-серым снегом. По склонам в беспорядке лепились одноэтажные и двухэтажные домики, сложенные из серого кирпича. Сырое серое небо нависало над самой головой. Впереди, там, где поворачивала колея, за горой поднимались черные трубы, над ними висело ярко-желтое ядовитое облако, а еще выше стоял синий сумрачный чад. Безлюдно. Убого. Тоскливо.

К Ганшину шагнул рослый детина с лицом, обросшим щетиной, с выпяченной нижней челюстью. Хриплым басом прокричал:

— Не вы, часом, с министерства?

— Я.

— Пишлы до машины.

Высокая пятитонка, до бортов забрызганная коричневой грязью, взревев, рванулась, грохнулась в яму, вскарабкалась на бугор, снова свалилась куда-то и стала медленно заваливаться на бок. Ганшина подбросило, ударило головой о потолок кабины, швырнуло на шофера, он больно ушибся коленом о рукоятку тормоза.

— Ногами упирайтесь, — буркнул шофер, остервенело вертя баранку руля.

Целый час продолжалась эта сумасшедшая тряска, и, когда Ганшин, хромая, вылез из кабины, было уже совсем темно.

— Ну и дорога!

— Десять дней, и нема покрышек! — с безысходностью сказал шофер и ткнул пальцем в темноту. — Больница. От туточки вам ночевать.

Через мгновение в темноте снова взревело, заскрежетало, Ганшина обдало грязью, и он остался один в непроглядной мгле. И если бы не женские голоса, перекликающиеся где-то далеко внизу, было бы похоже, что вокруг пустыня.

Засыпая в холодной, только что выбеленной комнате, под влажной простыней, рядом с ростомером, похожим на виселицу, и с запыленными банками, в которых плавали в формалине какие-то лохмотья, Ганшин думал, что самое удивительное в этой глуши — Оленька Луговая. Закутанная в неуклюжий тулуп, в растоптанных валенках, бродит она по грязным, скользким склонам, с тоской следит сверху за проносящимся московским поездом. И он ясно понял, что приехал только затем, чтобы увезти ее.

И с этим твердым решением, умиляясь собой и жалея ее, он и заснул в ту первую свою ночь в Медногорске.

* * *

— Доктор Луговая! Возвращайтесь скорее! — звонко произнес за дверью свежий девичий голос.

Ганшин разом проснулся. Сердце бешено заколотилось. Она здесь! Рядом! Оля! Он вскочил. Горячее солнце ударило в глаза. Поспешно одеваясь, слушал сдержанный гул голосов за дверью. Увидев свои галоши в розовой глине, весело освещенные солнцем, рассмеялся. Небо нестерпимо голубело за окном.

В светлом высоком коридоре, еще заставленном лесами, толпилось множество людей в полушубках, ватниках, платках.