Но почему сегодня его охватило такое нетерпение? Вероятно, оттого, что вечером предстояло участвовать в необычном предприятии. Устраивать чужую женитьбу! Чего ради он ввязался в это дело? Что он знает о Петре и Лене? На минутку ему стало не по себе. Впрочем, эта женитьба целиком отвечает его взглядам на брак, его Закону. И если он хочет быть Учителем жизни, он должен не только вещать, но творить жизнь по своим правилам. Собственно, сама жизнь должна сегодня написать для него первую главу его статьи.

Сравнение понравилось, и Гриша стал любовно его смаковать.

Пришел Петр и, отказавшись от обеда, завалился отдыхать в соседней комнате, где он спал на тюфяке прямо на полу под занавешенным окном.

Светлана запаздывала. Тени стали сгущаться. Что-то таинственное совершалось вокруг. Странно коротко кричали чайки. Широкая серая тень шла от противоположного берега через гладь реки, гася блики. На середине реки у замигавшего зеленого огонька в неподвижной воде волшебно покачивалась лодочка бакенщика. И непонятно, откуда брались тихие волны, набегавшие на песчаный плес под окном. В доме тоже все было полно прекрасной таинственности. В кухне что-то слабо позвякивало. По всему дому, редко ступая, ходили на цыпочках озабоченные гномы. На почерневшей дощатой перегородке, отделяющей Гришину комнату, в медном отблеске уже невидимого солнца проступали древние лики с круглыми скорбными очами.

Наконец Гриша увидел в окно Светлану. Она появилась высоко в лиловом небе на краю обрыва. На миг задержалась там. Закинула за голову руки. Видно, залюбовалась закатом. Стала не спеша спускаться в заросшую балочку, выходившую к реке у самого их дома.

Гриша с облегчением отодвинул стопку бумаги, потянулся за галстуком.

— Девять часов! — ворочаясь на полу за перегородкой, простонал Петр. — Убить мою сестру мало!

— А ты бы… с гузна бы… снялся бы… вышел навстречу, — заворчал из кухни дед.

— Пускай лежит, пускай отдыхает, чего пристал! — тотчас заговорила нараспев Зинаида Федоровна.

Дед чем-то загремел и стал кряхтеть и чертыхаться. Петр зашлепал босиком по полу и вдруг завопил в ужасе:

— А рубашка? Мать! Рубашка-а!..

— Сейчас, сейчас, пуговицу пришиваю!

Светлана торопливо простучала каблуками по лестнице и с порога объявила:

— Не ругаться! Внеочередной педсовет. Умираю от голода.

— Ну вот, теперь кушать! — плачущим голосом сказал Петр. — Гриша, кончай писать!

Гриша тщательно повязал галстук и вышел из комнаты. Оглаживая на длинном и худом Петре рубашку, маленькая, толстенькая Зинаида Федоровна смешно тянулась вверх, приседала и непрерывно квохтала:

— Ох, горе мое, ох, наказание!..

Петр натянул пиджак на костлявую спину и внезапно обмяк, опустился на стул и сказал упавшим голосом:

— Толкаете вы меня, мама…

Зинаида Федоровна даже покраснела от возмущения.

— Что же, я до самой смерти буду на тебя стирать да готовить?!

— Так вы только для этого… Могу и уехать!

— Спасибо, дождалась! — сказала Зинаида Федоровна и заплакала.

— Не смей матери грубить! — закричал дед, наступая на Петра и подтягивая вечно сползающие штаны. — Сосунок! Недотепа! Дармоед!

Светлана выскочила из кухни и, дожевывая, потащила Петра к выходу.

Едва они свернули к реке, их обступила теплая, глухая мгла. Освещенные окна Дьяковки, вытянувшейся вдоль берега, точно повисли в воздухе на разной высоте. Впереди смутно маячила фигура Петра. Шли молча. Гриша споткнулся, остановился, не понимая дороги.

— Держитесь за меня, — сказала откуда-то Светлана. И он тотчас ощутил в своей руке тонкие холодные пальцы. Осторожно сжал их, с жалостью осязая каждую косточку.

Внезапно они очутились перед сплошным высоким забором. Светлана осторожно высвободила руку.

— Постойте здесь, сейчас приведу. — Шагнула вперед и исчезла.

Подождали несколько минут. Неподалеку негромко тявкнул пес. Тишина.

— Дурацкое положение! — виновато сказал Петр.

Гриша собрался ответить, но обнаружил, что рот у него растянут блаженной улыбкой.

— Все нормально, Петя! — сказал кто-то Гришиным голосом. — Брак — это гражданский договор. И больше ничего.

— Понятно… — не сразу отозвался Петр. — Но, знаешь, живой человек… У каждого свое…

— Мистика! — бодро продолжал Гришин голос. — Раньше жили в стаде как в стаде. А стали превращаться в людей, заметили, что в отношениях между самцом и самкой присутствует не одно физическое влечение. Еще что-то. Но что? Конечно, они не могли разобраться — дикость, невежество, боги, религия. И ударились в мистику. Наворотили вокруг Любви черт те что: духовная, неземная, волшебная… А так как этого понять невозможно, то стали страдать. Приятно! Стихи можно писать. Романы.