Они осматривают коробку и бегут назад к развилке, где главный энергетик уже ладит противогаз.

Все остальное видится ей как в тумане. Бесконечный путь к забою. Душная маска, обжигающая лицо. Клубящиеся дымом желтые лучи шахтерских фонарей, нацеленные на руки каменщиков. И мелькающие в сумасшедшем ритме кирпич, мастерок, кирпич, мастерок. И на глазах вырастающая кладка, блокирующая горящий забой.

Повреждение линии нашли только через несколько дней, когда опасность уже миновала. В те дни Катя вместе с бригадой по две смены не поднималась на-гора. В который раз просматривала все схемы, просчитывала нагрузки, искала упрощения.

А потом вот этот номер многотиражки со статьей о Валерии. Шахтеры обвиняли его в трусости, требовали товарищеского суда…

— Ну что, не будешь играть?

Катя не ответила. Она рассматривала его лицо. Высокий безмятежный лоб. Выступающий подбородок. Сильное, красивое лицо.

Валерий аккуратно собрал фигуры в коробку.

— Ясно. Мне уйти?

Катя все молчала. Какая-то неясная мысль занимала ее.

Валерий поднялся, спрятал в карман шахматы, подошел к окну. Катя невольно поглядела туда же. Ярко-красная ветка березы, сбросившая старые листья, напряглась, набухла, лоснилась на солнце. Видно, там, за окном, уже пахло травой и лесом.

— Неужели я ошибся в тебе? — сказал Валерий, продолжая смотреть в окно.

До сих пор жизнь не требовала от нее никаких решений. Все складывалось само собой. Случалось затруднение — тотчас кто-нибудь являлся на помощь. Раньше была мама. Потом подруги. Так же как после аварии трансформатора — Валерий. Всегда кто-нибудь оказывался рядом. И все решал за нее.

— Может быть, ты просто не понимаешь, что должна сделать?

И так как она по-прежнему не отвечала, Валерий решил, что догадка верна.

— Я все забываю, что ты еще ребенок! — он присел на подоконник. — Ведь я выполнял твою работу там, внизу.

Она с удивлением взглянула на него. Он не смеялся.

— Да, за тебя я проверял там линию. Потому что это было важнее. Потому что дырку замуровали бы и без меня. И ты должна была пойти в редакцию, в партком, к руководству и рассказать, как было дело. Ты видела меня там, возле коробки…

— Это неправда, Валерий, — прошептала Катя.

— Ты обязана была это сделать! Хотя бы из благодарности за все, что я сделал для тебя!

— Это неправда, — повторила Катя.

— Что неправда?

— Все, все неправда! — сказала Катя и заплакала.

— Ну конечно! — обрадовался Валерий. Соскочил с подоконника, подошел к ней вплотную, взял за руку. — То тебя грызли, теперь за меня взялись. Уедем со мной отсюда, Катюша. Ну их со всеми их делами и претензиями! Выберем хорошую шахту поближе к большому городу. Будет у нас с тобой отличная семья. А, Катюша?

Катя плакала все сильнее, отворачивая лицо. Валерий прижал ее руку к щеке, поцеловал в ладонь. И на мгновение потерял власть над собой, стал страстно целовать ее в шею, в плечи. Но она была так безответна, так горько плакала, что он тотчас же остыл. Отстранился.

— Не понимаю тебя, Катя…

И тогда она заговорила сквозь рыдания, не пряча и не утирая слез, не сводя с него глаз.

— Вечно меня учили: неблагодарность хуже всего. Хуже воровства! Но я не могу так. Не могу! Там, в забое… смертельная опасность… Они же работали! А ты? Я знаю, ты скажешь: к чему? Без пользы взорваться вместе со всеми?! Да? А они? Они обиделись, поэтому про тебя написали. Ты их бросил. Вот что! А, не говори мне про коробки, про линию, про меня… Видела твое лицо там, тогда… Ты их предал! И ничего я не должна! Никому ничего не должна! Неблагодарность? Пускай! И уезжай, если можешь…

— Ты как будто гордишься своей неблагодарностью, — сказал он, усмехаясь.

— Да, я имею право. Потому что ты… Я тебе скажу, кто ты…

— Кто я? Интересно.

Он смотрел на нее пристально, щурясь, как от яркого света.

— Интересно…

Но она никак не могла решиться произнести то, что сейчас должна была сказать.

— Лыжи, шахматы, жена, работа — это ты себе устраиваешь жизнь по своему вкусу. Ты… ты никого не любишь, кроме самого себя! — выговорила она наконец.

Он пожал плечами и сказал с откровенным облегчением:

— Страшнее ничего не придумала? Что ж… Без вас проживем, Катерина Михайловна!

Он еще немного подождал ответа. И твердо и деликатно, без стука затворил за собой дверь.

А Катя продолжала плакать, шмыгая носом и всхлипывая.

КОМАНДИРОВКА

Последние часы перед Медногорском Ганшин уже совсем не отходил от окна. Прижавшись лбом к холодному стеклу, он напряженно, до рези в глазах всматривался в даль. Но там была все та же бесконечная, унылая оренбургская степь, окутанная снежным дымом. Только изредка внизу, под насыпью, поднимались шапки снега над занесенными избами, чернели, точно червоточины, прорытые в снегу глубокие ходы, да у переездов стыли одинокие бесформенные фигуры, глядящие из-под локтя на проходящий поезд. И сейчас же снова снег, снег в небе, в воздухе, на земле…