Он опустошил ступку в плошку и поставил на замызганный стол. Принес бутылку и ложку и уставился на блюдо. После второй бутылки уже позабыл о роговой чашке. Все бросал на Уголька лютые взгляды ненависти и бешено загребал в рот дробленую кашу. Уголек успел подать еще один совет до того, как был вынужден сбежать из-за стола. Сказал он всего-то: «Если ты что-то извергнешь, то должен съесть и это».

Сидрус заполз на койку, изможденный и униженный. Полный заразы. Уголек прятался в тенях и тешился радостью от знания, что исцелит только мозг, а все остальное — дрянь. Дрянь, которую он против воли скормил Сидрусу.

Ночь Сидруса была без снов, но полной неуживчивого месива и неровных фигур. Угрюмых желудочных полтергейстов, сторонившихся и отвергавших полноценные образы, предпочитая перекатывать в его долгой ночной голове злорадствующие расфокусированные груды.

Проснулся он убежденный, что его обдурили, пока что-то не пошатнулось в дальнем уголке разума. Не слово или смысл, а общее ощущение, извернутое к исцелению. Он поднялся и заглянул в осколочек разбитого стекла, который позволял себе в доме.

В ответ смотрело все то же разбухшее убожество искореженной, омерзительной рожи. Но с новым изменением в ожиданиях, словно рожу надел кто-то другой.

На следующий день ощущение окрепло настолько, что он осмотрел с зеркальцем все части своего зловонного тела. Без перемен — не считая самой уже силы взглянуть. Даже сгнившие гениталии он изучил без стыда и уныния. От них немного осталось, но создавалось впечатление, что с прошлого раза, когда он осмелился смотреть, масса наросла. Теперь там, где висел лишь страх перед продолжением тлена, появился ошметок оптимизма.

Утренние преклонения он исполнял с новым пылом. Полный час сутулился над святилищем в уголке дома. После спрашивал себя, не иллюзия ли все это новое чувство благополучия. Лишь самообман, навеянный полным желудком человеческого толокна. Его все еще мутило от одного только воспоминания.

— Уголек, — гаркнул он, — поди, — фигура в бушлате шаркнула из теней и встала перед ним, будто ожидала града тумаков. Такое уже бывало.

— Сколько ждать, прежде чем я почувствую, как что-то происходит, прежде чем я исцелюсь?

— Уже началось, хозяин.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что ты выглядишь и говоришь иначе.

Сидрус так бы и обнял мешок с костями, но взамен только тяжело хлопнул по плечу.

— Да, правда. Я правда чувствую себя лучше. Что будет дальше? — он обернулся с вопросом к Угольку, но с удивлением и раздражением обнаружил того простертым на земляном полу.

— Вставай, я с тобой разговариваю.

Сидрус плеснул себе здоровую чарку вина; час еще ранний, чтобы пить, но сегодняшний день — исключение. Уголек поднялся и прислонился к стене.

— Так отвечай, — прикрикнул Сидрус.

— Для всех по-разному. Ты принял большую порцию особой манны. Судя по твоему нынешнему состоянию, я бы сказал, что физические изменения ты заметишь в четыре дня.

— Чудно.

— Но вот что, — и снова проблеснул золотой свет, спрятавшись на дне болезненных глаз Уголька. — Для максимального эффекта нужно удерживать манну в себе.

— О чем ты?

— Нельзя исторгать манну в испражнениях.

Переменчивый норов Сидруса вспыхнул.

— Какого хрена ты толкуешь?

— Нельзя выпускать манну.

— Что, не срать?

— Да, хозяин.

— Долго?

— Сколько возможно. Чем дольше манна останется внутри, тем больше блага ты приобретешь.

Прошло два очень трудных дня, в которые Сидрус бушевал, стонал и носил растянувшийся твердый живот с великой бережностью. Силился сомкнуть внутренние мышцы. Наконец слег, обнаружив, что в горизонтальном положении владеет собой лучше. Тем временем он начал отмечать легкие перемены в лице. Закрылись многие из незаживавших нарывов. Нарастала новая кожа. Чудо. Он не смел спать, дабы не предали и не расслабились в ночи коварные кишки, упустив на свободу драгоценную целебную манну. На четвертый день он резко зашептал Угольку, сидевшему поблизости. Голос не смел повышать на случай, если реверберация вызовет обвал. Один скачущий камешек, страгивающий лавину.

— Не знаю, сколько еще смогу держаться. Что мне делать?

Долгое молчание.

— Можно попробовать пробку, хозяин.

Сидрус пронзил робкого скелета взглядом ярости, которую был обязан контролировать.

— Найди мне пробку.

С час Уголек шмыгал и шуршал по дому, а его медлительность казалась отчетливей и сильней обычного. Сидрус плевался вариантами и приказами, пока, решив, что на него не обращают внимания, не проревел:

— Твою мать, поторопись, а то не знаю…