Когда они поднялись на верхний этаж, Чапек несколько восстановил самообладание и подкошенное достоинство. Когда лифт вздрогнул и остановился на чердаке, директор приоткрыл решетчатую дверцу на щелку, чтобы отменить возможность вызова. Взглянул на Гектора, строившего невинность заинтересованного ожидания, словно бы Чапек пригласил его к себе домой на чай. Директор распознал опасность, которую может нести этот озорной нибелунг. Он знал о его связях и влиянии в доме. Вдобавок Шуман только что признался, что начал общение с проклятым Мессингером. Утрясти дело следовало аккуратно. Не отпуская латунную ручку металлической решетки, он начал речь:

— Профессор Шуман, это щепетильный вопрос. — Он слегка потряс дверцей. — Университет вверил мне странную и сложную задачу. Я намеревался проконсультироваться с вами, но этому помешал ваш удар, и мне пришлось приступать без вас.

Старик понял, что тот лжет, чем тут же и воспользовался, чтобы еще больше окопаться и укрепить позиции.

— Так рассказывайте сейчас, — сказал он, пряча презрение под нетерпением.

— Конечно-конечно, но вы должны поклясться в соблюдении секретности. Теперь это государственное дело и находится в прямой юрисдикции министерства внутренних дел.

Гектор дал слово, и Чапек с грохотом отодвинул металлическую дверцу в безмолвный коридор. Они прошли по его свежеотремонтированной длине, и у палаты над запахом зеленой краски возобладал новый запах: корица — корица с примесью моря.

Дверь открыли, оба вошли к спящим на подложенных подушках пациентам. Первой мыслью Шумана было, что это две куклы или пугала, но стоило его пристальности сфокусироваться, как он распознал их исхудалую и отрешенную человечность. В конце концов он оторвал взгляд и взглянул на Чапека, сменившего выражение с тревожной озабоченности на отвращение.

— Кто… что они? — прошептал Шуман.

— Вот в этом и вопрос, — сказал Чапек уголком рта, не сводя глаз с кроватей.

— Можно подойти поближе?

Чапек не ответил, но сделал жест «милости прошу».

Старик приблизился тихо, словно опасаясь разбудить или испугать. При ближайшем рассмотрении они показались сморщенными скульптурами, вырезанными из какого-то твердого эбенового дерева или изваянными из чернильно-черного фарфора. Пахло от них так же.

Ближайший медленно открыл глаза и чуть повернул голову, чтобы взглянуть на Гектора. Опыт был неприятным. Как будто в мозг втолкнули зуд. Не полнотелое раздражение, так и плакавшее по радостному почесыванию, но то тошнотворное покалывание, что часто сопровождает исцеление раны. Не думая, Гектор сказал:

— Добрый день, меня зовут профессор Шуман.

На это открылись глаза второго, тоже обернувшегося на него. Ощущение в голове удвоилось и взбилось, и на миг Шуман ощутил слабость и уже испугался обморока. Но ощущение быстро прошло, когда разогнулась его бесполезная рука. Она вяло упала сбоку и наполнилась новой энергией. Разум заговорил с ней, открылись дороги, сложились вместе онемелые пальцы. Суставы закусила боль, и он вскрикнул от удивления.

— Рука… Чапек, посмотрите на мою руку.

Он забыл об ощущении в голове, забыл о глазеющих статуях, забыл о Чапеке — теперь память жила лишь внутри пятачка шрамированных пустых клеток, только что налившегося жаркой сладкой кровью.

Глаза статуй закрылись. Гостей отпускали, и они попятились от кроватей, прочь из палаты. Чапек словно медленно оправлялся от какого-то забытья и присоединился к Шуману в коридоре. Они спустились на лифте до нижнего этажа, где распрощались:

— До завтра.

— Да, до завтра.

Проснулся профессор Шуман иначе — сильным и голодным.

Чапек, сидевший в изножье, вдруг подскочил.

— О, слава богу, — он бросился проверять пульс Шумана.

— В чем дело? Сегодня я чувствую себя лучше, чем за многие годы. Не знаю, что там вчера произошло, но я совершенно здоров.

Чапек посмотрел на Гектора. Наклонился и заговорил тише.

— Профессор, это было три дня назад.

Чапек объяснил, что после встречи с обитателями чердака Шуман попросту провалился в сон на семьдесят два часа. Его пытались разбудить, но без толку. Подозревали кому, но он не выказывал симптомов мертвенной неподвижности, а просто спал.

— Профессор, вы достаточно хорошо себя чувствуете, чтобы встретиться позже сегодня днем? Возможно, еще раз взглянуть на них?

Шуман чуть ли не выпрыгнул с постели.

— Да, но только после прогулки. Нужно размять ноги и легкие на добром свежем воздухе.

Чапек настороженно согласился, а Гектор умылся, оделся и поспешил в столовую, где не обращал внимания на чужие взгляды. Похватал что-то с сервировочного столика и накидал в наплечную сумку, выхлебал кружку чуть теплого кофе и вышел на зябкий воздух. Ноги хрустели инеем на жесткой траве, пока он неторопливо прошел до конца длинной тропинки, где сел на трамвай. Тот донес его в сердце города. Сошел Шуман на пересечении трамвайного маршрута и начала Тропы философов. Нога окрепла, рука работала, он чувствовал, как от него пышет новой силой. Бодро ступил на знаменитую тропинку и вдохнул пьянящий воздух. Виды на город открывались великолепные. Гейдельберг переливался под ногами, как сложная модель, драгоценная миниатюра. Шуман всегда любил Тропу философов: ее петляющую высоту, потусторонность, буйную растительность и, разумеется, историю. Сюда он часто приходил, когда еще работал в университете. Так можно выбраться из повседневности и представить себе всех тех, кто здесь бывал и дискутировал раньше. Сей тропой ходили Эйхендорф, Гельдерлин и Гете, и от одной мысли об этом уже кружило голову. Сегодня Шуман чувствовал себя на двадцать с лишком лет моложе и знал, почему. Он всегда был дидактичным, объективным мыслителем. Иначе нельзя, если изучаешь теологию вне церкви или синагоги. Он был рационалистом, всю сознательную жизнь боролся со свидетельствами о божественном вмешательстве.