Образ Эля как удаленного, вечного бога-творца, обладающего мировой мудростью, был, по-видимому, включен в образ библейского Господа. Среди черт преемственности исследователи выделяют, с одной стороны, мотив связи с прошлым, с вечностью, с творением: в этом смысле удаленность отца-Эля от мирских дел — мифологический предшественник идеи трансцендентности библейского Бога. С этим аспектом Эля связан и визуальный мотив бороды, в том числе седой, сохраняющийся в популярной монотеистической образности и по сей день: именно седобородым предстает Господь как Творец и Судья, древний и мудрый, Древний днями в Книге пророка Даниила (Даниэля; Дан. 7:9–10), или на куполе Сикстинской капеллы.

Другой важный аспект, преемственность которому можно видеть в библейском и постбиблейском монотеизме, — это представление о милосердии Господа. Так, различные эпитеты Эля — Благостный, Милостивый, Милосердный или Жалостливый (угарит. ltpn и p’id, др. — евр. rahum и hannum) — и по сей день звучат в отношении еврейского Господа (Исх. 34:6, Втор. 4:31, Пс. 103(102):8, Йон. 4:2) или арабского Аллаха (rahman, rahim). Впоследствии именно борода будет вместилищем милосердия: тринадцать аспектов этого милосердия соответствуют в средневековой теософии каббалы тринадцати частям божественной бороды.

Однако есть и другие черты библейского Господа, которые, напротив, ближе к образу Ба’аля как воинственного бога грозы. По-видимому, в качестве божества израильского племенного союза Господь первоначально обладал функциями не столько трансцендентного Отца, сколько активного правителя и покровителя израильтян и, соответственно, «политического» противника Ба’аля как покровителя ханаанейских городов-государств (отсюда — миф об иноземном, финикийском, происхождении культа Ба’аля в Израиле). Тем не менее в действительности это не мешало и поклонению Ба’алю; его присутствие заметно, в частности, по именам библейских персонажей эпохи ранней монархии, среди которых встречаются Йеру-Ба’аль, Иш-Ба’аль, Мефи-Ба’аль. Последние два называются в Библии Иш-Бошет (букв. «человек мерзости») и Мефи-Бошет (букв. «из уст мерзости»): слово бошет («мерзость») заменяет неугодный библейским авторам теоним, начинавшийся на ту же согласную.

Седобородый Творец создает Адама: христианское изображение. Г. Руина по мотивам росписи Сикстинской капеллы М. Буонарроти, гравюра, ок. 1528–1533 гг.

Albertina, Wien

Библейская историография приписывает интенсификацию культа Ба’аля самарийской династии Омридов (ок. 884–842 гг. до х. э.), объясняя ее финикийскими связями Омри и его наследников. Тем не менее роли Ба’аля может быть и другое объяснение: царство Омридов включало в себя ряд древних ханаанейских городов и ориентировалось на их монархическую традицию, включая и культ. В этом смысле образы Господа и Ба’аля могут олицетворять собой две группы политических ценностей, связанных либо с племенным (вождество, равенство, неотъемлемость наделов), либо с городским (царство, иерархия, власть царя над землей) прошлым. Соответственно, покровительство культу Ба’аля со стороны монархов, в том числе царицы-финикиянки Иезевель (Иезавели), могло ложиться на уже имеющуюся вполне традиционную почву. По библейскому сообщению, культ Ба’аля был ликвидирован свергшим Омридов боевым офицером Йеѓу (Ииуем) под влиянием пророческого монотеизма, а на месте храма Ба’аля в Самарии устроено отхожее место (4 Цар. 10:27). Тем не менее полемика с поклонением Ба’алю слышна и в более поздней пророческой книге Ѓошеа (Осии, VIII в. до х. э.).

Соперничество раннего монотеизма — культа Господа — и культа Ба’аля воплощено в истории о чуде пророка с говорящим именем Эли-Яѓу (Илия, букв. «мой бог — YHWH») на горе Кармель (возле современной Хайфы). Эта история окрашена тонами противостояния «истинного» и «ложного» божества, однако на каком-то уровне может олицетворять и реальные отношения между двумя культами. Во время катастрофической засухи пророк Эли-Яѓу предлагает четыремстам пятидесяти пророкам Ба’аля состязание, чье божество сможет само поджечь — то есть физически принять — жертву (и, соответственно, принести взамен дождь). Разумеется, усилия ба’алистов, в которых узнаются церемонии экстатического оплакивания умирающего и воскресающего божества, ни к какому результату не приводят:

Напротив, Эли-Яѓу, демонстративно велев трижды полить жертву и дрова водой, простой молитвой вызывает с неба чудесный огонь Господа, который сжигает все, включая камни жертвенника. Вскоре начинается и сильный дождь. Характерно, что победное явление Господа осуществляется через небесный огонь (вероятно, молнию) и дождь, то есть в сфере, подконтрольной, по ханаанейской мифологии, именно Ба’алю: библейский Господь не просто упраздняет собой ба’ализм, а побеждает его как бы его же оружием.

Итак, вернемся к воинским и грозовым чертам в образе Господа. В псалме 18(17) на помощь герою спешит Господь, окруженный мраком и облаком, на крыльях ветра, рассыпая вокруг себя молнии, — характерный образ грозового божества, аналогичного Ба’алю:

В этом псалме и в других местах Господь передвигается на чудовищах, называемых керувы (или, во множественном числе, крувимы, — отсюда, через греческий, и русское «херувим»); это тоже может быть рудиментом архаической образности божества-громовержца. По-видимому, керувы летали и были крылатыми, однако нет уверенности в остальных аспектах их облика; они могли олицетворять грозовые тучи. В древнеближневосточной иконографии известно много смешанных животных образов, в том числе крылатых, и различные описания керувов, по-видимому, могут иметь в виду разные прототипы. Порой это антропоморфные фигуры, иногда с четырьмя лицами; здесь могут иметься в виду существа с телом льва (или быка) и человеческой головой, которые часто встречаются на ханаанейских и египетских изображениях.