Конго, однако, обладает уникальным преимуществом: он оставил богатую документальную летопись собственного производства, и вместе с Ндонго и рядом более мелких, связанных с ним государств в этом регионе отходит на второй план в потере жизней, рабочей силы и ее производственного потенциала в американском рабстве. Эта политическая история в сочетании с демографической и человеческой катастрофой атлантической работорговли оставляет нам три категории опыта, которые можно с пользой применить при рассмотрении наступления современности, а затем и формирования современных государств и независимости на большей части остальной Африки к югу от Сахары - хотя и в разной степени.

Если атлантическая работорговля и изменившие мир отрасли промышленности, которые она сделала возможными (через сахар, а затем хлопок), сыграли жизненно важную роль в восхождении Европы и, как мы покажем в части V, Соединенных Штатов, то до сих пор нашей главной целью было изучить, как они обусловили недавнее прошлое Африки и ее вступление в настоящее. Трагическая история отношений Конго с Европой и массового порабощения служит драматической иллюстрацией того, что политическая сторона раннего современного взаимодействия между Африкой и Европой остается без внимания. Как и следовало ожидать, политический ландшафт Африки в позднем Средневековье, как и в Европе, был весьма разнообразен. Африка была наполнена микрогосударствами, большинство из которых были эфемерными, как и многие другие общества, которые социологи характеризуют как безгосударственные. Однако в Конго, как и в Ндонго к югу от него, и во многих других местах, от прибрежной Западной Африки (Гана, Сенегамбия и т.д.) до обширных внутренних районов этого региона, а также областей, охватывающих современные Мали и Нигерию, в конце Средних веков и в начале современной эпохи сформировалось множество сложных, значительных и впечатляюще способных государств.

Это заставляет нас задуматься о том, что произошло бы с политической картой Африки с течением времени, если бы европейцы не прибыли туда, чертовски увлеченные торговлей золотом и, позднее, рабами? Можно представить себе множество возможных альтернативных исходов. В частности, небезосновательно полагать, что в значительной части Западной и Центральной Африки происходили бы собственные постепенные процессы политической консолидации. Они могли бы основываться как на сочетании мирных союзов и постепенного слияния, так и на кровавых завоеваниях, как это происходило в других частях света. Если бы Африке было предоставлено больше времени и пространства для ее собственного относительно автономного развития, она, возможно, была бы гораздо лучше подготовлена к последующей интеграции в глобальную экономику и была бы способна договориться об этом важном переходе на значительно более выгодных для себя условиях. При таком сценарии можно представить себе Африку, избежавшую серьезной фрагментации, начавшейся после Берлинской конференции и продолжающей висеть над континентом по сей день. Существование пятидесяти четырех стран, многие из которых являются крошечными, с бессистемными границами, проведенными исключительно по прихоти имперской Европы, представляет собой тяжелое бремя, которое народы континента теперь, похоже, обречены нести бесконечно долго в будущем.

Это особенно верно для шестнадцати африканских стран, или почти одной трети всего континента, которые не имеют выхода к морю, причем четырнадцать из них были созданы европейцами. Страны, не имеющие выхода к морю, в непропорционально большой степени представлены среди наименее развитых государств мира. В среднем они торгуют на 30 процентов меньше, чем прибрежные страны . Затраты на ведение бизнеса в государствах, не имеющих выхода к морю, как правило, значительно выше, чем в их прибрежных коллегах. В Африке это привело к незначительным инвестициям за пределами добывающих отраслей. По оценкам Всемирного банка, сам факт отсутствия выхода к морю снижает ежегодные темпы национального роста в среднем на 1,5 процента. Если учесть, что подобные эффекты усугубляются год от года, то это представляет собой ошеломляющий постоянный штраф. Поскольку страны, не имеющие выхода к морю, со всех сторон окружены соседями, они в гораздо большей степени подвержены трансграничным конфликтам, а также негативному влиянию беспорядков в соседних государствах. В результате на страны, не имеющие выхода к морю, приходится непропорционально большая доля беженцев в регионе. Чтобы свести все это к реальности, достаточно взглянуть на Сахельский регион, который столь богато представлен в истории позднего Средневековья, а значит, и нашего атлантического мира. Не имеющие выхода к морю государства - Мали, Буркина-Фасо, Нигер и Чад - относятся к числу беднейших и наименее стабильных стран континента, и сегодня растущие конфликты в них приводят к интенсивной миграции внутри региона, в Европу и даже за ее пределы.

Однако, чтобы быть полностью справедливым к нашему контрфакту, необходимо выйти за пределы разрушительного наследия границ, навязанных чужаками, и рассмотреть еще большую цену для Африки за то, что ее собственные суверенные политические процессы сошли на нет под двойным давлением атлантической работорговли, длившейся четыре столетия, и последовавшей за ней короткой и дешевой гегемонии колониализма. Западные люди в ту последнюю эпоху льстили себе мыслью, что выполняют так называемое бремя белого человека, наделяя безнадежно отсталый континент современными институтами и нормами. Результатом чаще всего становилось разрушение институтов коренного населения там, где они когда-то были сильны, или навязывание взамен новых эрзац-систем, основанных на плохом понимании сложностей местных обычаев и самобытности, под непрямым управлением, или просто заполнение вакуума. По мнению историка Сары Берри, колониальные государства не могли " навязать ни [европейские] законы и институтыкоренным обществам , ни свою собственную версию "традиционных" африканских законов". Некоторые ученые считают, что это лишь способствовало нестабильности местных структур власти. Другие же утверждают, что колониальное изобретение неотрадиционалистских институтов привело к новым африканским формам авторитаризма, или, по выражению угандийского ученого Махмуда Мамдани, " децентрализованному деспотизму ". Каким бы ни был диагноз, сегодня мало найдется тех, кто считает, что Европа вывела Африку на здоровую или стабильную траекторию.

Переход от эпохи трансатлантической работорговли к появлению полноценных европейских колоний в Африке был постепенным и затяжным, растянувшимся с конца XVIII до конца XIX века. Сегодня о деталях взаимодействия Европы с Африкой в этот период вспоминают мало, но эти детали представляют огромный интерес для тех, кто стремится разобраться в поставленных нами вопросах о нелегком пути Африки к современности.

После того как Соединенные Штаты отвоевали независимость у Великобритании, эта страна впервые всерьез задумалась об империи в Африке. Конечно, этот континент был жизненно важен для Лондона как источник рабов для его богатых колоний в Карибском бассейне. Однако к концу американской войны за независимость Франция, благодаря своей колонии Сен-Домингу, стала крупнейшим европейским бенефициаром комплекса рабовладельческих плантаций в этом регионе. Имперская Британия смотрела на Африку как на место, где она могла бы быстро продвинуться, поскольку теперь она стремилась создать так называемую империю свободной торговли. Здесь преследовались две цели: смягчить психологический удар от проигрыша Соединенным Штатам и закрепить за собой тропическое царство, которое могло бы стать неисчерпаемым источником сельскохозяйственной продукции и сырья, которые потребуются по мере углубления промышленной революции. Это стало, по сути, третьим воплощением Африки в качестве европейского Эльдорадо, после эпохи африканского золота под руководством иберов и долгих веков работорговли. В отличие от других, эта новая эпоха, о которой сейчас почти все забыли, оказалась всего лишь мимолетной.

Представление об Африке как о потенциальном источнике астрономического роста выросло из мифической веры в тропическое изобилие. Британские и другие европейские путешественники в Африку (а также в Бразилию и тропическую Азию ) возвращались с восторженными рассказами о волшебной продуктивности земель, настолько богатых, что для получения фантастических урожаев достаточно было просто рассыпать семена и, возможно, иногда заниматься прополкой. Как среди аболиционистов, так и среди промышленников некоторые стали утверждать, что секрет достижения таких результатов кроется не в рабстве, а в использовании британцами африканской рабочей силы под руководством просвещенных западных специалистов по сельскому хозяйству, земледелию и управлению. Воображаемый потенциал Африки в этом свете на короткое время вызвал небывалый интерес к континенту в современную эпоху, да и вообще с тех пор. Возможно, Британия была готова к изменению отношения к Африке еще до того, как потеряла Соединенные Штаты. Намек на это можно найти в содержании престижной британской энциклопедии "Всеобщая история", которая была опубликована в период с 1736 по 1765 год в шестидесяти пяти томах формата октаво. В знак растущих имперских интересов и акций Британии почти половина содержания энциклопедии была занята историей незападного мира, и, что примечательно, полностью одна восьмая часть всей площади, отведенной для современной истории , была посвящена Африке, или столько же, сколько Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии вместе взятым.

Однако такой энтузиазм по отношению к континенту угас так же быстро, как и возник, по двум причинам, тесно связанным с вопросами времени. Как мы уже видели, в конце XVIII века, когда Британия начала фантазировать об Африке как о следующей великой платформе для империи, европейцы еще слабо понимали роль гигиены в борьбе с болезнями и не разработали современную теорию микробов. В результате те, кто прибывал в Западную Африку, не имея устойчивости ко многим эндемическим тропическим болезням региона, погибали с ошеломляющей скоростью. Смертность среди европейцев составляла от 25 до 75 % в первый год жизни в прибрежной Западной Африке, которая получила зловещее прозвище "могила белого человека". Даже те, кто пережил первый год жизни в этой среде, продолжали умирать со средней скоростью около 10 процентов в год. В пересчете на жизни европейцев это означало, что стоимость ведения бизнеса была гораздо выше, чем, скажем, в Индии или на Карибах.