И все умолкли. А полковник продолжал — уже чуть громче, с более суровыми интонациями в голосе:

— У вас, у афганцев, есть пословица. Не могу воспроизвести ее точно, но смысл таков: кто становится султаном всего на один день, тот спешит обезглавить как можно больше людей. Верно я говорю? — обратился он ко мне. — Это ведь именно афганская пословица?

Я не стал отвечать.

— Так вот, — подошел полковник к своей мысли вплотную, — Аманулла-хан тоже без году неделя на престоле, а уже взобрался на ствол пушки. И угрожает. А самое скверное — ищет поддержки у большевиков, у Ленина, и пытается пробить им путь сюда, в Индию… — В безоблачно-синих глазах полковника будто молния сверкнула. — Так что же прикажете делать? Ну что бы делали вы на нашем месте, как бы поступили?

Низамуддин поспешил перехватить инициативу разговора в свои руки. Одобрительно закивав головой, он сказал:

— Конечно, действия врага надо пресечь в корне, надо их не допустить. Но удивительно другое: влияние большевиков распространяется с невиданной быстротой, оно — как эпидемия холеры…

— Браво! — возбужденно воскликнул майор Джеймс и утер платком свои влажные губы. — Вот уж точный диагноз! Большевизм подобен именно холере. А с холерой борются самыми решительными мерами и даже самыми беспощадными, не так ли?

— Вот именно, — подтвердил Низамуддин. — Однако, согласитесь, что ни пушками и никаким иным оружием предупредить эпидемию холеры никому еще не удавалось. В этом смысле и политика большевиков…

— Хм! Политика! — прервал майор и презрительно махнул рукой. — Знаете ли вы, что такое политика? Это — жевательная резинка, которую можно жевать сколько угодно. Говорят, Аманулла-хан, например, отрабатывает свою политику чаще всего на теннисном корте. — Он язвительно улыбнулся, багровое лицо его покрылось испариной, и он завершил: — Нет, только пушками можно преградить путь большевикам. Только оружием!

— Но хотя мощь оружия — величина более или менее известная, — невозмутимо продолжал Низамуддин, — нельзя отрицать и мощи политики! Пока еще в Индии никто не слышал грома большевистских орудий, а куда ни пойди — только о большевиках и говорят. И в газетах только о том и шумят: большевики отдали землю крестьянам, большевики отдали заводы и фабрики рабочим, Ленин говорит, что помещиков и капиталистов больше не будет… Чего только не пишут! А ведь все эти слухи для людей, потерявших разум от голода, — бальзам! Люди верят в то, во что им хочется верить! И слепо верят в эти проповеди. А хуже всего, что они начинают поднимать головы, в них притупляется чувство страха. В окрестностях Пешавара крестьяне напали на заминдаров[33]. Саркар[34], конечно, осведомлен об этом не меньше, чем я. Но я тоже слышал, что там жгли дома заминдаров, а в Лахоре голытьба разграбила лавки… Да и здесь тоже — что скрывать? — изо дня в день беспорядки усиливаются, становится все больше смутьянов большевистской ориентации. Как же управиться с ними? Как предотвратить распространение этой холеры?

Я не отводил взгляда от Низамуддина, восхищаясь его даром перевоплощения. Не знай я его, никогда бы и мысли не допустил, что все это — сплошное лицедейство, талантливая ложь. Весь его тон, его жесты, то, как нервно перебирал он в пальцах четки, — во всем была искренность, исключающая и тень сомнения.

Майор молча поглядел на полковника, словно спрашивая, как реагировать на услышанное и реагировать ли вообще? Потом взял вилку и нож и вернулся к недоеденному мясу. Ничего не сказал и полковник Эмерсон. И лишь Юсуп, воспользовавшись наступившей паузой, позволил себе пошутить:

— Говорят, страховое общество «Ллойд» страхует от любых несчастных случаев, — от гибели в кораблекрушении до неудачной женитьбы. Может, обратиться к ним и они застрахуют всех нас от большевизма?

Майор Джеймс расхохотался, хотя рот его был туго набит едой; сдержанно улыбнулся и Эмерсон и, искоса глянув на Низамуддина, заметил:

— Пожалуй, молодой адвокат дал дельный совет: если уж вы так боитесь большевизма, пригласите страхового агента от «Ллойда»!

— Да, не скроем, побаиваемся, — признался Низамуддин, — потому что не зря говорят, что голод лишает разума. А вокруг нас — голод, нищета и просто-напросто всякая дрянь, которая любит наживаться на чужих бедах. Вот эти-то люди, как говорят, и намерены доковылять отсюда до самой Москвы, чтобы встретиться с Лениным.

— А в какой-то газете писали, — начал Чаудхури, поглаживая свою аккуратную черную бородку, — что два какие-то брата, индийцы Сетдар и Джепбар, якобы уже встречались с Лениным. И еще говорят, что маулана Баракатулла туда направился, а Махендра Пратап вроде уже в Москве…

— А для чего же они поехали? — вскинулся Низамуддин. — Неужто неясно? Только для того, чтобы поучиться мятежам, вот и все! Больше им там нечего делать…

— Вот именно! — согласился Чаудхури, не оставляя в покое свою бородку. — Народ усталый, голодный, озлобленный, — с кем ему делиться своими горестями, как не с себе подобными? Говорят, рыбак рыбака видит издалека, вот они и увидели отсюда невесть что. И все же, господин полковник… — Чаудхури долгим взглядом посмотрел на Эмерсона. — Все же нас беспокоит, что народный гнев может выплеснуться из берегов. Не получилось бы, что до нас докатятся отзвуки российского грома.

— Старайтесь, чтоб не докатились, — коротко и резко бросил полковник, и брови его сошлись на переносице. — Пламя смуты надо сбить, пока оно не распространилось.

— Верно! — кивнул головой Низамуддин. — Но огонь, как известно, обладает огромным потенциалом, даже не-разгоревшийся. А в Индии горючих материалов более чем достаточно: на каждом шагу десятки голодных людей, которые готовы сожрать тебя взглядами. Как их усмирить? Как оградить от тлетворного влияния большевистских идей?

Полковник не стал отвечать, а майор все еще продолжал жевать и не поднял головы от тарелки. Мне даже показалось, что молчит он как-то злорадно, подчеркнуто: вот, мол, полковник, выпутывайтесь сами изо всех этих вопросов, может, поймете тогда, в каких условиях мне приходится работать…