— В Бухаре и Туркестане вам тоже приходилось бывать? У нас и там есть дела? — спросил он.

Еще в Кабуле, перед выездом, мы предвидели возможность подобного рода расспросов со стороны английских разведчиков. Я знал, имена каких кабульских и мазаришарифских купцов должен называть, и заочно был даже знаком с одним купцом из Бухары. И потому на вопросы полковника отвечал спокойно, не задумываясь, четко. Когда беседа подходила к концу, Эмерсон спросил, как долго я намерен здесь оставаться.

— Я не спешу, — беззаботно ответил я. — Пусть сперва нормализуется положение…

— О, в таком случае не слишком ли долго вам придется ждать? — ухмыльнулся полковник.

— Один аллах ведает! Конечно, если бы удалось переубедить Амануллу-хана, вся эта смута прекратилась бы скоро. Но… Как говорится, сие от нас не зависит. Между тем, поверьте, господин полковник, что многие люди по ту сторону границы не уверены даже в том, доживут ли до завтра! Термез в руках большевиков, и одним прыжком они могут достигнуть Мазари-Шарифа, а вторым — Кабула. Но, видимо, Аманулла-хан просто не представляет себе, что судьбы народа висят на волоске… — Для убедительности я тяжело вздохнул и закончил: — Да, видимо, он не знает этого! Или не желает знать! Но тогда можно ли жить спокойно?

Пока я говорил, полковник сидел с задумчивым лицом, но думал ли о своем или слушал меня — кто знает! Потом он мельком глянул на свои часы и встал.

— Итак, мы пока прощаемся. До новой встречи… — И направился к двери. Однако от порога обернулся и добавил: — Если надумаете уехать раньше, сообщите нам. Не уезжайте, не попрощавшись…

Я вышел на улицу со странным чувством — полковник словно бы преследовал меня, я все еще видел его проницательные голубые глаза. «Не уезжайте, не попрощавшись…» Это не была просто светская фраза, этими словами он сказал мне, что они, англичане, взялись за меня всерьез и намерены оседлать…

В поисках выхода из создавшейся ситуации я медленно брел по улице и не заметил, как оказался у лавки Чаудхури.

Он стоял у входа и беседовал с каким-то индийцем. Я не стал мешать — прошел через двор в комнату. Чаудхури появился тут же. Он сообщил, что англичане не впустили в город представителей Национального конгресса и Мусульманской лиги. Под наблюдением английских солдат они отправили их в сторону Лахора. После этого Чаудхури сказал:

— В соседней комнате вас ждут… Какой-то старик.

Сердце мое учащенно забилось: неужели Хайдар-ага?

Да, это был он! Мы обнялись, как отец с сыном, на глазах старика показались слезы. Стараясь скрыть их, Хайдар-ага потер ладонями щеки, остановился против меня словно бы в нерешительности. Дышал он тяжело, прерывисто, я физически ощущал его взволнованность и подумал, что старик, видимо, не может смириться с гибелью муллы Махмуда.

Однако я ошибся. Хайдар-ага был встревожен тем, что тяжело ранили Асада. Вместе с ним т а м находится и беглый Осман-хан, и он хочет меня видеть.

Посоветовавшись с Низамуддином и Чаудхури, я быстро собрался в путь.

7

…И снова дороги, тропы, перевалы. Снова горы и ущелья… Трясясь в седле на своем гнедом коне, я пытался осмыслить все увиденное и услышанное за последние дни. Так мало времени прошло со дня, когда я покинул дом Яхья-хана, и так много познано! Новые встречи, знакомства, впечатления… Иной раз я чувствовал, что беспомощно барахтаюсь в гуще сложных событий, однако чем отчетливее сознавал это, тем большую решимость ощущал. Пока еще я не сделал ничего значительного, да и вообще способен ли я на это? Но в душе поселилось какое-то неосознанное чувство облегчения и даже гордости: так или иначе, но я — представитель целого государства и уполномочен говорить и действовать от имени целого народа! Какая же сила способна окрылить человека больше, чем сознание того, что тебе доверяют и что, не жалея сил, ты работаешь на благо своей страны. И какой бы опасной ни была моя миссия, я был доволен тем, что оказался в этих местах и в гуще важных событий. Я верил, что неведомый мне темный путь со дня на день станет проясняться и рискованная поездка даст желаемые плоды.

Я чувствовал усталость. Вернее, все трое, мы очень устали. Из города выехали еще в предрассветных сумерках, в полдень наспех перекусили и снова двинулись по ущельям, преодолевая их одно за другим. А сейчас уже солнце быстро меркло и вновь наступала тьма.

Атаулла сказал, что мы приближаемся к цели. Судя по всему, он не раз уже проделывал этот путь, потому что знал название каждого ущелья, знал племена, обитающие в этих местах.

Побагровевшее солнце уже скатывалось за горизонт, когда каменистая тропа круто взяла вверх. Наши кони взмокли и тяжело дышали, они пошатывались, спотыкались, и видно было, что совсем выбились из сил. Но вот Атаулла натянул поводья, кашлянул раз-другой. Никто не отозвался. Тогда он закашлял сильнее, так, что ему откликнулось эхо, и тут откуда-то издалека послышался шакалий вой, гулко прокатившийся по всему ущелью.

Атаулла легонько стеганул своего коня, и уже через несколько минут мы оказались на месте.

Хайдар-ага тяжело слез с коня и обратился к такому же, как он сам, старику:

— Ну, как чувствует себя наш джигит?

За старика ответил стоявший рядом с ним здоровенный молодой детина:

— Ваш джигит танцует! — И, взяв под уздцы моего коня, с улыбкой сказал мне: — Здравствуйте, господин купец!

Я пристально вгляделся в лицо незнакомца и не без труда узнал в нем Юсупа. Я не мог скрыть своего удивления, — ни Чаудхури, ни Низамуддин не сказали мне, что Юсуп отправился сюда.