С давних пор я привык перед сном, лежа в постели, читать. Я читаю, а Гульчехра уже крепко спит, и изредка я с нежностью поглядываю на ее длинные темные ресницы, на чуть-чуть приоткрытые губы, которые словно бы улыбаются или ждут моего прикосновения. И когда я осторожно целовал ее, ресницы начинали подрагивать, она прижималась ко мне своим стройным бархатистым телом.

Конь Атауллы вдруг громко заржал. Я вздрогнул от неожиданности, поднял голову, прислушался и, хотя ничего не услышал, все же, зажав в руке наган, подошел к коню.

Он стоял, перебирая ногами и навострив уши. Нет, значит, что-то не так… Оглядевшись по сторонам, я различил всего в нескольких шагах от нас, на краю впадины, два силуэта — то ли это были волки, то ли шакалы. Я нагнулся в поисках камня, чтобы спугнуть хищников, и, едва швырнул первый камень, как услышал за спиной спокойный голос Атауллы:

— Чем сражаться с волками, лучше бы спали. Надо же и вам отдохнуть!

Но едва я лег, как снова на меня нахлынули противоречивые мысли, сомнения, тревоги. Я так и не сумел уснуть и не переставал удивляться олимпийскому спокойствию Атауллы, который тут же захрапел с удвоенной силой, и на лице его было написано такое умиротворение, будто спал он в своей спальне, на уютной, мягкой овчине. Ничто не смущало его покоя — ни чужая обстановка, ни бродившие поблизости волки. Вот что значит сила привычки!

Под утро я все же уснул, но Атаулла вскорости растолкал меня и сообщил, что идет караван. Действительно, где-то вдалеке слышался перезвон колокольчиков. А когда мы, совершив намаз, пили чай, караван уже приблизился вплотную.

Трудно сказать, сколько в нем было навьюченных верблюдов. Они шли следом за красивым серым конем в серебряной сбруе, на котором восседал грузный чернобородый всадник. Лицо его было суровым, неприступным.

Атаулла поспешил навстречу караванбаши[20], первым протянул руку. Все остальные, среди которых был и я, присоединились к погонщикам, — так мы условились заранее.

Я шел рядом с молодым джигитом, вероятно, моим ровесником. Это был простой и общительный парень. Он рассказал, что принадлежит к племени масуда, погонщиком работает уже пять лет, в прошлом году женился и уже имеет дочку. О караванбаши он отозвался нелестно: злонравный и алчный человек.

К полудню мы достигли первого английского поста, расположенного умно и удобно — дорога здесь упиралась прямо в поросшее лесом ущелье. Еще по пути Атаулла подскакал ко мне и наспех стал инструктировать, что я должен ответить, если англичане зададут мне такой-то вопрос, а что — если другой. И тут же поспешил к Асаду.

Вокруг поста бродило много солдат, в большинстве индийцы, но среди офицеров я не увидел ни одного индийца, — наверно, им не доверялись офицерские чины. Офицеры чувствовали себя уверенно, их головы были горделиво подняты, они размахивали стеками и властными голосами отдавали команды.

Один из них, рыжеватый, с причудливо подстриженной бородкой, приблизился в сопровождении нескольких солдат к караванбаши, протянул ему руку. Тот вежливо и даже приветливо поздоровался, — по всему было видно, что они встречаются не впервые. А с Атауллой рыжий офицер едва раскланялся и, тут же обернувшись к своим солдатам, распорядился проверить вьюки. Затем вместе с караванбаши они направились к разбитым в стороне от дороги палаткам.

— Это передовой пост англичан, — тихонько сказал мне Атаулла. — А войска расположены по ту сторону ущелья.

Солдаты без особой тщательности проверяли вьюки — опустили на колени несколько верблюдов, пошарили, убедились, что почти везде была пшеница; наткнувшись на урюк или изюм, солдаты задерживались подольше: набивали дармовыми лакомствами карманы и пазухи и с довольными улыбками отходили.

Караванбаши и рыжебородый англичанин вновь приблизились к нам. Они стали прощаться, но, перед тем как караван двинулся в путь, офицер подозвал Атауллу и что-то ему сказал. Тот, в свою очередь, поспешил ко мне.

— Он хочет побеседовать с вами, — сказал он.

А я подумал: уж не продал ли нас этот гад караванбаши?..

Караван стал удаляться, переливчато зазвенели колокольчики на шеях верблюдов.

Офицер пригласил нас в палатку, где стояли стол и несколько грубо сколоченных стульев. Усевшись, он оглядел каждого из нас долгим и изучающим взглядом. Я выдержал его, не опуская глаз.

Мы оба были капитанами, я и этот английский офицер. У него было приятное лицо, открытое и приветливое, он выглядел лет на тридцать пять, не больше, и, глядя на него, я думал: «Вот ведь куда его занесло! Из далекой Англии — к нам, в Вазиристан! А я здесь, на своей земле, в своем доме, должен лебезить перед ним. Но почему? С какой стати?»

Рыжеватый офицер обратился к нам на нашем родном языке — на языке пушту:

— Говорят, ваше село где-то здесь, рядом?

— Да, — подтвердил Атаулла. — Из этого ущелья идет дорога вправо, вот в конце ее и находится село Сарвара-хана.

— Отлично! — сказал офицер и, выдвинув ящик стола, извлек из него несколько фотографий. Перебрав их, он взял одну, повернул к нам лицевой стороной и спросил: — Вам знаком этот человек?

На фотографии был изображен мужчина с усами и надменным выражением глаз. Вероятнее всего, это и был тот самый Осман-хан, который бежал из английской крепости.