Я мучительно боролся со сном, вставал, садился, снова вставал… Асад, сидя на своем месте, стал раскачиваться, и голова его то и дело падала на грудь, а Хайдар-ага даже не сопротивлялся усталости — опустил голову на подушку и задремал. Но тут вернулся Атаулла и сообщил, что мулла ждет. И опять-таки только меня. Больше никого он видеть не пожелал.

Ни на размышления, ни на советы, ни на колебания времени уже не было. Я быстро встал и последовал за Атауллой.

Все село давно погрузилось в сон, и тишина стояла такая глухая и благостная, будто уснула вселенная — и люди, и природа, и даже звезды, сверкающие в темном небе.

Махмуд-мулла встретил меня у двери, ведущей в просторную, устланную коврами и паласами комнату. В этой комнате прежде всего бросались в глаза книги — множество книг, аккуратно расставленных на полках, вырубленных прямо в стене. От удивления я долго озирался по сторонам. Собственно, комната скорее походила на небольшую библиотеку, и это было очень неожиданно.

Сам Махмуд-мулла оказался человеком с заметной, яркой внешностью: высокий, подтянутый, с красивым, гладким лицом… Глаза его, очень живые и зоркие, глядели на меня с мягкой улыбкой, борода была ровно подстрижена, а тонкие усы он, по-видимому, подкрашивал, потому что по сравнению с седоватой бородой они были слишком темными.

Для начала Махмуд-мулла осведомился о моем здоровье, то есть не пренебрег ритуалом. Но тут же перешел на более деловой тон:

— Атаулла рассказал мне о том, как вы познакомились. Ему показалось, что вы отнеслись к нему без должного доверия, даже спать не ложились, предпочтя наблюдать за волками… — Он едва заметно улыбнулся в свои крашеные усы и продолжал: — Конечно, осмотрительность нужна, спору нет. Особенно сейчас, когда вся жизнь пошла кувырком, а наружу вылезли любители ловить рыбку в мутной воде. Такие ради своей выгоды на любые низости способны, для них все средства хороши, лишь бы добиться своего… — Мулла долго глядел мне в лицо и доброжелательно улыбался, а потом спросил впрямую: — Вы ведь и ко мне шли не без опаски, верно?

— Ну что вы, — промямлил я, но он прервал меня:

— Я — мулла, а вы, как мне известно, не жалуете ни мулл, ни ахунов?

Я вновь попытался возразить Махмуду-мулле, но он махнул рукой и не стал меня слушать.

— Не будем в этом разбираться, — сказал он. — Не вы первый, не вы и последний… — Он окинул взглядом забитые книгами полки. — Вот перед вами творения, каждое слово в которых подобно жемчужине. Фирдоуси… Омар Хайям… Навои… Кто из них воспевал мулл или ахунов? Никто! Наоборот, о них пишут с сарказмом, с неприязнью. Так, может, в этом есть и наша вина?

Я не стал отвечать на этот риторический вопрос, опасаясь попасть в ловушку, и мой проницательный собеседник не настаивал. Отпив глоток чая и вновь поглядев на меня дружеским взглядом, он заговорил о том, ради чего, собственно, мы и встретились.

— Сегодня, — начал он, — у Сарвара-хана собрался совет старейшин. Англичане намерены создать из вазиристанцев лашкар[21]. Предводитель англичан сказал им: выбирайте одно из двух, третьего у вас быть не может. И ведь действительно, оказавшись меж двух огней, в одном сгоришь непременно. Вот старейшины и решали: к кому примкнуть? куда повернуться лицом? И возник острый спор между теми, конечно, кто стоит н а д народом и от кого, в конце концов, и зависит судьба народа. Но вернемся к Сарвару-хану, — продолжал Махмуд-мулла, дав себе короткую передышку. — В сущности, до сегодняшнего дня он держался только на двуличии: вчера тянулся к Кабулу, завтра обнимался с англичанами и таким образом наживал себе имя и богатство. Конечно, он не мог бы одним глазом плакать, а другим смеяться, если бы в Арке, во дворце Дилькуша, сидел правитель, заинтересованный в судьбе страны и народа. Но покойный эмир Хабибулла — да будет земля ему пухом! — впустую прожил свою жизнь, он не оправдал надежд народа. — Мулла горестно вздохнул. — Я слышал, что Аманулла-хан не намерен следовать дорогой отца. Об этом говорит и его воззвание к англичанам…

— Простите, — впервые прервал я муллу, — но откуда же вам это известно?

— Все новости доходят до нас из Пешавара. Наши пешаварские друзья постоянно общаются и с Кабулом, и с Дели. Недавно двое из них были нашими гостями, они рассказывали, что эмир Аманулла-хан намерен объединить всех афганцев в борьбе за независимость от англичан. Эта весть вселила в души надежды, народ будто ожил, обрел новые силы. И если бы этим силам придать верное разумное направление, — вот тогда, вероятно, мы и впрямь избавились бы от англичан, они бы и дорогу в Афганистан позабыли. Да, новый эмир прав: от опеки англичан следует избавиться раз и навсегда.

Мулла разгорячился, его красивое лицо пылало, в голосе звучала искренняя взволнованность. Он вновь выпил несколько глотков чая и, постаравшись обрести спокойствие, продолжил:

— В давние времена жил в Бамиане падишах по имени Ала ад-Дин Хусейн[22]. Это был один из самых жестоких правителей. При захвате Газни[23] он истребил более семидесяти тысяч человек — не оставил в живых ни единого взрослого мужчины! А женщин и детей угнал в плен, они пешком брели по дорогам. Город был предан огню. Великолепные дворцы, мечети, библиотеки, построенные еще при султане Махмуде[24], превратились в руины и пепелища. Семь дней и семь ночей пылал Газни, и за все злодеяния Ала ад-Дина народ прозвал его джахансузом[25]…

Вероятно, вспомнив трагическую страницу истории народа, мулла так разволновался, что на несколько мгновений словно утратил дар речи, и лишь тяжело дышал да утирал со лба капельки холодного пота. Но тут же голос его вновь обрел гневную силу.

— Поработители, что пришли к нам с оружием, — те же джахансузы, только современные! — воскликнул он. — Поджигать, грабить, истреблять — вот их призвание! Они убеждены, что вращать колесо истории можно только насилием — иных средств нет. И самое страшное, что в их сознании все это не противоречит таким понятиям, как нравственность, мораль, гуманность. — Мулла снова умолк. Казалось, он тщательно продумывает, какими словами выразить окончательный вывод из всего, что он успел сказать. И его вывод вполне меня удовлетворил, как, впрочем, и глубокий и умный анализ положения, в каком мы все оказались. — Эмир прав! — твердо заявил мулла. — Прежде чем наводить в доме порядок, надо этот дом обрести, надо полностью им завладеть…