— Пойдем-ка лучше поужинаем.

А перед моим мысленным взором опять возник полковник Эмерсон.

7

Эмир принял нас лишь поздним вечером. Причем в рабочем кабинете — в официальной обстановке.

На нем была простая военная форма — гимнастерка, сапоги. Лицо казалось очень усталым, как, впрочем, все последние дни, но глаза блестели, внимательно глядели на собеседника и улыбались.

А мы пришли в парадной форме. Особенно торжественно выглядел посол — генерал Мухаммед Вали-хан. Голубой мундир с тонким золоченым орнаментом удивительно шел ему; с правого плеча по диагонали спускалась красная лента, на широком ремне висел меч с серебряными инкрустациями на рукояти. Генеральские бриджи с красными лампасами были заправлены в высокие черные сапоги из мягкой кожи. Все — с иголочки, все подогнано по фигуре, статной, высокой… Парадный костюм явно молодил посла, которому было около сорока лет.

Эмир, по своему обыкновению, шагал по ту сторону стола, заложив руки за спину. Поблизости сидел министр иностранных дел Махмуд Тарзи. Углубившись в свои бумаги, он словно и не замечал нас и поднял голову лишь тогда, когда эмир учтиво спросил его:

— Быть может, господин визирь, сначала зачитаем письмо от Ленина?

Тарзи встал и неторопливо, четко начал читать лежавшую перед ним бумагу.

Я уже слышал об этом письме, но не был знаком с его содержанием. Между тем Эмерсон дотошно расспрашивал меня именно о нем. Когда я рассказал ему о письме, основываясь лишь на том, что слышал от начальника полиции, Эмерсон остался недоволен. Сейчас я видел, что недовольство это было неоправданным, потому что в рассказе начальника полиции все главное присутствовало и было передано весьма точно. Но, как мне казалось, Эмерсон считал, будто в этом письме речь идет еще и о секретном военном договоре, иначе он не стал бы столь настойчиво требовать от меня полного текста. Да и дядя бил в ту же точку…

Эмир стоял, похлопывая карандашом по ладони и поочередно оглядывая каждого из нас. Когда Тарзи сел, Аманулла-хан сказал:

— Таким образом, как видно из только что прослушанного вами письма, Россия, новая Россия, первой признала независимость Афганистана. Ленин заверяет нас, что всеми возможными средствами будет поддерживать афганский народ в его борьбе за национальную независимость. Ленин одобряет наше предложение установить дипломатические отношения. — Эмир взял в руки письмо и, быстро пробежав его глазами, продолжил: — Ленин говорит, что установлением постоянных дипломатических отношений между двумя великими народами откроется широкая возможность взаимной помощи против всякого посягательства со стороны иностранных хищников на чужую свободу и чужое достояние.

Отложив письмо, эмир посмотрел на Мухаммеда Вали-хана:

— Передайте Ленину: мы придерживаемся такого же мнения. Мы тоже в поисках нового, в поисках путей избавления от оков колониализма; мы хотим поднять Афганистан до уровня передовых государств, а народ — до уровня других цивилизованных народов. Достаточно и того, что до сих пор мы барахтались в липкой паутине рабства! — Глаза эмира гневно сверкнули. — Мы приняли решение! Никому не удастся заставить нас от него отказаться и свернуть с избранного пути — пути борьбы за нашу честь, за достоинство. Наш дух окреп в борьбе, закалился в сражениях с английским колониализмом!

За окнами послышался гул самолета. В последние дни англичане не раз грозили нам с воздуха, их самолеты часто появлялись над Кабулом и сбрасывали листовки.

Эмир прислушался и, когда гул утих, продолжил еще более горячо и убежденно:

— Англичане пытаются запугать нас бомбами. Не выйдет! Не впервые мы встречаемся с ними в бою! И пусть даже они зальют кровью нашу землю — воли к свободе им не сломить!

Он перевел дыхание, отер бледный, потный лоб. Я смотрел на него с восхищением, каждое его слово ловил с одобрением и чувством благодарности. Так уверенно говорить, когда страна переживает острейший момент, так решительно действовать! Да, для этого надо быть человеком сильной воли. И этой волей он обладал. Всей душой он верил, что борьба за честь народа увенчается торжеством.

Все надолго умолкли, взволнованные только что услышанным. Эмир шагал по кабинету, нервно поглаживая усы, потом снова остановился перед Мухаммедом Вали-ханом.

— И еще передайте Ленину — лично Ленину! — что мы относимся к России как к преданному другу, как к живительному источнику сил в борьбе с колониализмом. — Снова послышался гул самолета, но эмир словно не заметил его. — В то время, когда английские разбойники угрожают нам с суши и с воздуха, Россия протягивает афганцам руку дружбы. Этого гуманного шага мы не забудем, народ будет долго вспоминать его с благодарностью. Ваша миссия, — он оглядел всех нас по очереди, — благородна и высока, и это должно придать вам веры в успех. Покидайте Кабул с этой верой и с нею же возвращайтесь. Мы победим, потому что за нами — правда, с нами — народ, и великая Россия — тоже с нами!

Махмуд Тарзи оторвался наконец от своих бумаг и воскликнул:

— И многострадальная Индия с нами!

— Мархаба! — одобрительно кивнул головой эмир, растроганно посмотрев на своего тестя. — Это верно: с нами многострадальный и великий индийский народ, а такую силу не поставишь на колени! — Эмир помолчал и затем сказал свои заключительные напутственные слова: — Впереди у вас долгая и трудная дорога, но не забывайте — вы первыми прокладываете путь от нового Афганистана к новой России, к сотрудничеству и взаимопомощи между нами. Столь высокая миссия не может и не должна оборваться на полпути!

Мухаммед Вали-хан встал и торжественно заверил эмира.

— Тачдары бозорог! — начал он. — Великий повелитель! Мы сознаем, что первыми прокладываем дорогу от одного свободолюбивого народа к другому, и ради столь высокой цели готовы отдать свои жизни. Можете не сомневаться в этом, ваше величество!

Эмир поднял правую руку:

— Счастливого пути!

Просторный кабинет огласился выкриками:

— Омын!

— Омын!..

…И снова я на условленном месте, и снова, завязав мои глаза, меня увезли невесть куда.