Надеясь найти какой-нибудь приятный подарок для Наташи на случай, если нам доведется встретиться, я отправился на базар. Сперва походил по ювелирным лавкам, потом заглянул в магазинчик одного индийского купца, выбрал там необычайно красивую шерстяную кашмирскую шаль и едва расплатился, как ко мне подошел незнакомый мужчина.

— Отличную шаль купили, — с улыбкой сказал он. — Пусть носят на здоровье.

Я ничего не ответил. Ясно, человек подошел ко мне вовсе не для того, чтобы поздравить с удачной покупкой. И я поспешил выйти. Но незнакомец нагнал меня на улице и сказал по-узбекски:

— Господин капитан, тут один человек хочет с вами побеседовать.

Я отошел в сторону, где было меньше народа, уставился в лицо мужчины и спросил:

— Кто же он, этот человек?

— Он во-он там, в лавке. Ждет вас. Это недалеко. Может, даже вы его и знаете.

Я оглядел незнакомца с головы до ног. Это был низкорослый, тщедушный человек с козлиной бородкой, в старом хивинском халате и в сероватой, выцветшей чалме. Он был совершенно спокоен, во всяком случае, внешне.

«Очередной трюк полковника Эмерсона», — решил я и не сумел сдержать возмущения:

— Если я ему нужен, пусть сам подойдет! Так и передайте!

— Нет, лучше уж дойдем до лавки, — мягко настаивал незнакомец. — Там можно спокойно поговорить.

— А ты-то, собственно, кто такой? — грубовато поинтересовался я.

— Нукер я, — сказал незнакомец. — Нукер того господина, что ждет вас в лавке. А звать меня Осман. Я родом из Туркестана…

Да, несомненно, кто-то опять заманивал меня в капкан. Но кто? Скорее всего, Эмерсон. Но, возможно, прибыл кто-нибудь с той стороны границы? Кто-то из моих тамошних друзей?

Времени на размышления было слишком мало, тем более, что весь этот разговор происходил на глазах у людей. С другой стороны, ввязываться в какую-то рискованную историю, да еще перед самым выездом, было слишком опасно. И дел оставалось невпроворот. Однако и упускать этого человека с козлиной бородкой я не хотел, я решил сдать его в руки полиции — пусть сами разбираются — и стал озираться по сторонам в поисках полицейского. Как раз в этот момент какой-то военный чин вошел в лавку, подле которой мы стояли. Я сказал человеку, назвавшемуся Османом:

— Ладно, сейчас пойдем, я только кое-что куплю.

Когда вместе с военным я вышел на улицу, Османа и след простыл. Видимо, он почувствовал что-то неладное и почел за лучшее смыться.

Я сел в фаэтон и отправился к Ахмеду — мы договорились вместе пообедать. Но по дороге еще заехал в несколько маленьких лавочек, надеясь замести свой след, если люди Эмерсона за мною наблюдают. Сидя в фаэтоне, я озирался по сторонам, но ничего подозрительного не заметил, все вроде было спокойно.

Ахмед встречал меня у ворот и велел фаэтонщику ждать. Затем ввел меня в дом и позвал жену.

Айша-ханум вошла и, поздоровавшись, с легкой обидой в голосе сказала:

— Видимо, вдвоем с женой вам было бы тесно в фаэтоне?

— Аллах свидетель, ханум, я не виноват. Ахмед сказал: приходи. Вот я и пришел. Если бы он позвал меня с Гульчехрой, мы бы приехали вдвоем. Я ведь теперь дипломат, — пошутил я, — а для дипломата всякие там этические и светские тонкости чрезвычайно важны! Это нам наказ от самого аллаха!

Айша расхохоталась и оглядела меня придирчивым, взыскательным взглядом.

— Пусть вы и дипломат, но для нас остались таким же, как были, все тем же Равшаном.

— Вот посмотрите на меня завтра, когда я надену форму, и скажете совсем другое!

Ахмед безо всяких объяснений послал своего нукера за Гульчехрой, и не успели мы выпить по пиале чая, как фаэтон вернулся.

Мы расселись за просторным столом.

Айша-ханум умела принимать гостей. Она была живой, остроумной женщиной. С неподдельным весельем она рассказала, как пыталась «соблазнить» меня однажды на улице, и хотя все мы эту историю знали, но смеялись от души, тем более что Айша-ханум на ходу приукрашивала свой рассказ всякими смешными деталями, каких и в помине не было…

Потом заговорили о нашем далеком путешествии, а перед заходом солнца мы с Ахмедом проводили Гульчехру домой и пошли гулять. Сами того не заметив, мы приблизились к месту захоронения Бабура и его дочери. С печальной улыбкой Ахмед заметил:

— И он тоже умер… А мы с тобой даже права не имеем думать о смерти! (Я промолчал.) Властелин империи Великих Моголов, человек, едва не стерший все живое с лица земли, — и вот он, сам лежит в земле! А наверное, и мысли не допускал, что смертен!

Я поглядел на знакомую надпись на памятнике Бабура: