И мы продолжили в молчании идти к деревне. Лодыжка у меня уже не болела, но я всё равно берегла её, чуть хромая. Ветер бил меня нещадно – мне казалось, он может отшвырнуть меня на несколько шагов! И так бы и случилось – но хвост ёкая так естественно намотался на мою талию. Спрятался под пояс кимоно.

В сумерках, когда мы с Шиареем шли так близко друг к другу – хвоста было бы не видно случайному прохожему. А меня перестало сносить.

Когда мы дошли до деревенского дома, по всем признакам напоминающего постоялый двор – я была уже мокрая до самого нижнего белья. А мой ёкай стал ещё бледнее.

А когда на наш долгий стук в ворота – наконец, отозвался старик-хозяин, я готова была разрыдаться от счастья.

– Вы кто будете? – сощурился старик, оглядывая нас в смотровое оконце на высоких воротах.

– Мы… просто путники, – вдруг заговорил Шиарей, ровным голосом, ничем не выдающим плохое самочувствие, – наша телега сломалась в лесу. Кобылу утащили змеи-ёкаи. Заволокли в крону дерева и растерзали. Мы с женой едва спаслись.

Старик вдруг переменился в лице. Участливо закивал. Стал пенять небожителям и хранителям нашей семьи, что плохо следили.

И быстро пустил нас.

– Гостевых комнат нет, постоялый двор давно заколочен. Никто сюда не приезжает. Но могу дать немного холодного мяса и рисовых лепёшек. И если желаете – растопите баню, чтобы согреться и просушить одежду. Будет тепло. Три медяка возьму за ночь, деньги вперёд, не взыщите. Хоть и сочувствую вашему горю.

Шиарей и старик-хозяин ударили по рукам.

А я просто была безмолвным наблюдателем.

И отмерла, только когда старик удалился выдав Шиарею сверток с едой и ключ от бани. А Шиарей произнёс своим фирменным тоном:

– Пойдём, дорогая. Этот добрый человек позволяет нам растопить бани… Не будем отказываться.

Маленькие окошки, бочка-купель в центре комнаты, неприметная печь у дальней стены. Пучки душистых трав свисающие с потолочных грубо вытесанных балок. Больше здесь ничего не было. Хоть и сумрачно, но главное – тепло. Хотя про последнее понимала это только умом, а кожей почти не чувствовала – до того окоченела от ветра и дождя.

Дыхание вырывалось облачками пара. Я еле переставляла окоченевшие от холода ноги. Первые шаги по деревянному полу небольшого домика, отведённого под бани, – отозвались болью до немоты в зубах!

Сил ни на что не осталось, так что я просто опустилась на тёплый пол в отяжелевшем от дождя кимоно и стучала зубами. С моих мокрых волос капала вода.

Шиарей был по-прежнему бледен, и по его лицу змеились уже довольно яркие контуры вен. Он отказался мне объяснять эти перемены. Просто молча растопил огонь. Затем натаскал воды из ближайшего колодца и наполнил баню-бочку, что высилась в центре небольшой купальной комнаты на низеньком постаменте.

Держался ёкай ровно – но я чувствовала, как тяжко ему даётся каждый шаг – и моё волнение нарастало.

Эта бледная кожа, этот рисунок вен…что это???

И острое предчувствие: могла ли я стать причиной такого его состояния? И тут же возражала себе – нет, с чего бы! Ведь моё мысленное сопротивление было просто смешным. Всего лишь волевое упражнение. Уловка для борьбы с собственным страхом и неуверенностью. Попытка хоть как-то сопротивляться бесконечным провокациям Шиарея.

Я так погрузилась в мысли, что пропустила момент, когда Шиарей подошёл ко мне.

– Раздевайся Лина, – приказал он. И его мрачный голос вывел меня из оцепенения.

Я вскинула взгляд. Ёкай пристально смотрел меня потемневшими глазами, полными боли. А расщеплённый кончик его хвоста напряжённо подрагивал.

– Ванна готова, моя госпожа. Или тебе помочь снять одежду?

Я не двинулась с места.

Тяжесть мокрого кимоно меня парализовала, а ещё было как-то неестественно холодно. Так быть не должно. Я словно проваливалась в густую неподвижную черноту. Клонило спать, и при этом казалось – что спать ни в коем случае нельзя. Потому что такой сон будет неправильный, ближе к болезненному забытью, из которого можно и не выплыть.

Качнув хвостом, Шиарей опустился на колени рядом со мной.

Я рывком втянула в лёгкие воздух. В банном домике пахло теплом, травами, нагретым деревом. На простом деревянном выступе у оконца еле горел единственный масляный светильник. А ещё – тёмным золотом горели глаза Шиарея.

Запахи бани и чистоты смешивались с терпким притягательным запахом тела моего ёкая.

Меня вело, голова тяжелела, ног и рук – я уже не чувствовала.

Сил нет. Я ничего не могу приказать. Полудемон сейчас мог бы сделать со мной что угодно – воплотить все свои жуткие обещания. Я могла стать живой куклой в его руках, заживо коченеющей, абсолютно беспомощной.