Эренбург создал нациста в своем воображении задолго до того, как мир получил первое представление об Адольфе Гитлере. Но в 1921 году, когда писался «Хулио Хуренито», Эренбург уже понимал, что нацизм с его ужасами не будет изолированным явлением и что еще одна диктатура в Европе — на этот раз в- Советской России — дополнит правовую идеологию гитлеризма своей собственной.

Хуренито привозит своих учеников в Москву как раз в тот момент, когда власть в России берут большевики. Неразберихе, революционным митингам и бюрократам не видно конца, а защитников свободы в стране — единицы. Россия превратилась в «дикий корабль». Хуренито и его учеников арестовывают и отправляют в Бутырки — тюрьму, где Эренбург сидел подростком. Знакомство с бутырской камерой подтверждает, что русская революция будет опираться на принуждение точно так же, как опиралось на него самодержавие. Революция обещала свободу, но индивидуальная свобода оказывается «растлевающим призраком». В кульминационной главе Эренбург сопровождает Хуренито в Кремль, где Учитель берет интервью у безымянного вождя революции; им, безусловно, является Ленин. Партия, объясняет Ленин, должна была захватить власть: «Надо было взять и всю силу гнева, всю жажду новой жизни направить на одно — четкое ясное.» Что же до противников нового режима, то у Ленина нет к ним иных чувств, кроме безжалостного презрения и клятвы всех их уничтожить. Эти откровенные признания вызывают в памяти Эренбурга Карла Шмидта, который прошел путь от «генерала германской имперской армии до спартаковца в заплатанном пиджаке». В Москве Шмидт, поняв, что «коммунистический интернационал сможет вернее подчинить Европу единому плану, стал всесильным комиссаром.» [166] Этот прототип нациста чувствует себя дома среди большевиков, и это только подтверждает, что им отнюдь не чужды две страсти, обуревающие Шмидта: неистовый германский (в его случае) национализм и экстремистский социализм. При обеих этих идеологиях, ясно дает понять Эренбург, Шмидт свободен проявлять патологические стороны своей натуры.

В 1921 году Эренбург осознавал, что присутствует при рождении страшного нового мира, догадываясь, что излюбленными жертвами новой Европы будут евреи. Впервые он заговорил об антисемитизме в стихотворении «Еврейскому народу», написанном в 1911 году; четыре года спустя написано «Где-то в Польше» — стихотворение о погроме, грозящем смертью матери и ребенку, стихотворение, навеянное сообщениями об антисемитских актах на восточном фронте. «Наше племя / Очень дрессированное, — вздыхал Эренбург. — Мы видели девятьсот пленений» [167] . Однако ни одно из этих произведений не обнаруживает той провидческой тревоги за судьбу еврейского народа, которую Эренбург пронес через всю свою жизнь.

В романе «Хулио Хуренито» Учитель, к удивлению своих учеников, готовит приглашения на сеансы «уничтожения еврейского племени в Будапеште, Киеве, Яффе, Алжире и во многих других местах». Хуренито предвидит, что евреев будут живыми закапывать в землю и применять другие методы «очистки от подозрительных элементов». На сеансы приглашаются «кардиналы, епископы, архимандриты, английские лорды, румынские бояре, русские либералы, французские журналисты, члены семьи Гогенцоллернов…» Вход бесплатный. Русский ученик Хуренито, Алексей Тишин протестует: не может быть, чтобы такие ужасы происходили! Но Хуренито уверяет его, что двадцатый век «окажется очень веселым и легкомысленным веком, без всяких моральных предрассудков». И, ссылаясь на историю, объясняет, что во все времена евреи были козлами отпущения: в Египте, в Испании, в Италии их обвиняли в засухе, голоде, эпидемиях и землетрясениях. А потому составленные им приглашения лишь заготовка для следующей неизбежной фазы насилия. «Разве евреи не такие же люди, как мы?» — в смущении спрашивает его Тишин. В ответ Учитель предлагает провести эксперимент — «детскую игру», которая наглядно продемонстрирует, что евреи не такие, как все другие люди. «Скажите, друзья мои, — обращается Хуренито к своим ученикам, — если бы вам предложили из всего человеческого языка оставить одно слово, а именно „да“ или „нет“, остальные упразднив, — какое бы вы предпочли?» Ученики по очереди дают свои ответы. Американец выбирает «да» как слово выражающее утверждение, тогда как «нет» безнравственно и преступно; француз предпочитает «да», потому что в нем заключается радость; русский предпочитает «да» как символ духовной веры; немец стоит за «да», ибо в нем — организующее начало, итальянец решает в пользу «да», так как «да» говорят «во всех приятных случаях жизни», а африканец выбирает «да», потому что этим словом отвечают боги, когда удовлетворяют его желания. Один только еврей, то есть персонаж по имени Илья Эренбург, оставляет «нет», и пока он аргументирует свой выбор, остальные ученики отсаживаются от него подальше. Проведенный Хуренито «эксперимент» доказал его правоту: там, где все нации согласны, евреи готовы протестовать. Они — «великое лекарство мира». Это — их роль в истории и причина всеобщей ненависти, которую им суждено терпеть. [168]

Эренбург всегда считал, что евреи отличаются от других людей. Через четыре года после написания «Хулио Хуренито», он, говоря о роли еврейских писателей в мировой литературе, сравнивал их с «ложкой дегтя, в бочке меда». Именно они вносят некую долю скептицизма, даже когда скептицизм «плохо вяжется с повседневными нуждами» [169] . Эренбург считал себя носителем этой традиции.

Первоначально «Хулио Хуренито» был издан в начале 1922 года в Берлине. Прошло больше года прежде, чем роман появился в советской печати. За это время в Россию просочились лишь отдельные экземпляры. Одну книгу получила давняя приятельница Эренбурга по Парижу Лиза Полонская, которая теперь жила в Петрограде. Она давала «Хулио Хуренито» читать друзьям, да и другие экземпляры распространялись в городе. «Появление „Хулио Хуренито“ памятно всем, — писал впоследствии романист Вениамин Каверин, — в две или три недели Эренбург стал известен» [170] . Даже газета «Правда» поместила заметку об удачном романе Эренбурга. Критик А. Воронский назвал книгу «превосходной», одной из тех русских книг из опубликованных за рубежом, «которые давно следовало бы переиздать нашему Госиздату». [171] Тем не менее ГПУ усердно конфисковывала все экземпляры этого эмигрантского издания, какие смогла осенью 1922 года в Петрограде обнаружить. Узнав об этом, Эренбург очень огорчился: «Я пишу только для России, — писал он критику П. С. Когану. — Эмиграции я чужд и враждебен.» [172]

Своими тревогами и досадой Эренбург поделился и с Е. Полонской: «То, что он [„Хулио Хуренито“ — Дж. Р.] „опасен“, — писал он ей в письме от 25-го ноября 1922 года, — я знал. Но это заметили как будто поздновато: ведь Госиздат купил у меня второе издание, оговорив, что снабдит оное предисловием, которое должны были писать или Бухарин (я хотел), или Покровский. М. б., теперь они передумают (точнее их). Напиши мне подробно все, что знаешь об изъятии этой книги.» [173] В конце концов Бухарин все-таки написал предисловие и уверил автора, что первое советское издание появится в начале 1923 года пятнадцатитысячным — очень большим по тем временам — тиражом. В двадцатых годах книга выходила в Советском Союзе еще дважды, оба раза с предисловием Н. И. Бухарина. Назвав произведение Эренбурга «увлекательнейшей сатирой», Бухарин далее писал, что Эренбургу удалось «показать ряд смешных и отвратительных сторон жизни при всех режимах.» При этом Бухарин особенно подчеркивал, что в романе прежде всего бичуются капитализм и война. [174]

«Хулио Хуренито» пользовался огромным успехом и навсегда остался любимым романом Эренбурга. «Это единственная моя книга „всурьез“, — писал он в 1922 году. — Кажется, ни критики, ни читатели, ни я сам, никто не может точно определить, где в ней кончается усмешка.» [175] К 1930 году «Хулио Хуренито» был переведен на французский, идиш, чешский, испанский и английский, не говоря уже о том, что в самой России книга была очень популярна, особенно среди молодых, идеалистически настроенных членов партии. Даже Ленину, как вспоминала Н. К. Крупская, «Хулио Хуренито» понравился, и он отозвался о романе Эренбурга с одобрением. «Это знаешь, Илья Лохматый (кличка Эренбурга), — торжествующе рассказывал он. — Хорошо у него вышло.» [176]

«Хулио Хуренито» вызвал и другие весьма основательные отзывы. Самый глубокий принадлежал писателю Евгению Замятину. В рецензии, опубликованной в 1923 году, Замятин с удовольствием отмечал иронию Эренбурга, называя ее «европейским оружием», которым редко пользуются русские писатели. Он аплодировал Эренбургу за то, что тот вел свои сатирические атаки не с какой-то одной особой идеологической позиции, а пускал стрелы по всем доступным мишеням. «Это — конечно еретик (и потому — революционер) — отмечал Замятин, что означало в его устах величайшую похвалу. — У настоящего еретика есть то же свойство, что у динамита: взрыв (творческий) идет по линии наибольшего сопротивления.» [177]

Не прошло и полвека, как «Хулио Хуренито» стал читаться как пророчество, подтверждая безысходный пессимизм его автора. Фигура Карла Шмидта, предчувствие того, что толпы европейцев будут наблюдать, как тысячами сжигают евреев, даже мимоходом брошенное замечание об оружии массового уничтожения, которое употребят против японцев, — все это облегчает нам восприятие мрачной картины европейской цивилизации, вышедшей из-под пера Эренбурга. Эренбург не только воочию видел и пережил первые всплески насилия двадцатого века, но он почувствовал, кто будут его главные герои и то направление, каким этот век пойдет.