— Хочешь, я тебя провожу? — спросил Иван.

— Люк утром ушел домой. Его ты не провожал, — едко заметила Кристи. Она зорко следила за нами. Глаз не спускала.

— Мне просто хочется проводить Аню, — пояснил Иван. Кристи такой ответ не убедил. Совсем наоборот.

— Хочешь сказать, она не способна передвигаться без посторонней помощи? – съязвила Кристи. – Что же ты не провожал ее в Хоупфул-Сити, когда ее подстрелили?

Я в недоумении глядела на Кристи. Почему ее так обидело желание Ивана проводить меня? В ее словах мне послышалась обида и, кажется, ревность. Иван считает ее дочкой. Но Кристи – уже не маленькая. Ей семнадцать. Это юная женщина, способная влюбиться в того, кто спасает и оберегает ее. К тому же Иван красивый.

— Кристи, можно тебя на минутку? – попросила я.

Мы отошли за один из неподвижных станков—принтеров.

— Прости, что не рассказала тебе о том, что происходит между мной и Иваном. Не потому, что хотела скрыть. Просто мы еще сами не разобрались в этом. Обещаю поделиться с тобой, когда что-то прояснится.

Я тепло обняла Кристи. Кажется, она больше не сердилась, и, когда мы с Иваном уходили, стояла в дверях и задумчиво глядела нам вслед.

— Как это: когда тебя бросает в червоточину? – спросила я Ивана, пока мы шли подземными коридорами канализационной системы.

— Закладывает уши и трещит голова, будто при резком взлете на истребителе. А после, когда выбрасывает в прошлое, кажется, будто все тело пропустили через мясорубку и собрали заново. Хотя все происходит слишком быстро, и даже не успеваешь проанализировать свои ощущения. Пара мгновений – и я очутился на другой Конечной. В пустой и темной комнате, посреди которой стояла Машина.

— Получается, Машину просто выбросило из ниоткуда?

— Да, словно разорвался невидимый пузырь, — кивнул Иван.

— Какая она, другая Конечная? – спросила я.

— Холодная, без людей, без поездов. С забитыми железом окнами. Мне пришлось оторвать один из щитов, чтобы выбраться наружу. А потом я два часа добирался до Хоупфул-Сити, пока не поймал попутку. Семь лет назад машин в Трущобах было еще меньше. Никто не желал ехать в этот район.

— А тот Хоупфул-Сити, какой он?

Иван улыбнулся. Его лицо, освещенное налобным фонариком, казалось отлитым из воска.

— Лучше, чем наш. Там еще нет патрульных, только полиция. Зато на улицах и площадях все пестрит рекламой партии Новаторов. Было интересно увидеть город той поры. Ведь семь лет назад я был далеко отсюда – посреди Тихого океана. Уволился в запас и вернулся гораздо позже, когда в городе уже вовсю орудовали нейрохакеры.

Я никогда не спрашивала Ивана о его военном прошлом. Война оставила трагический отпечаток на каждой семье. Но больше всех пострадали военные. Они вернулись с искалеченными телами и душами. Иван же продолжал и после окончания войны служить в морской пехоте. Что же подвигло его изменить свою жизнь и разорвать крепкие путы военной присяги?

— Почему ты решил оставить военную службу? – мною двигало не одно любопытство. Я хотела сблизиться с ним, узнать, о чем он думает, что чувствует, что творится в душе бывшего морпеха, а ныне заговорщика Ивана Быкова?

Иван посмотрел на меня. Его лицо исказилось, будто мои слова вернули ему те давние воспоминания о войне, о погибших товарищах. Когда он заговорил, его голос звучал глухо, словно издалека:

— Я ушел, потому что понял: война не решила наши проблемы. Я стал солдатом, чтобы спасти мир от террористической угрозы. Думал, чем больше врагов я убью – тем чище станет воздух, которым мы дышим. И я гордился, когда мы побеждали очередного врага, и получал награды и звания. Как же иначе? Ведь я воевал за мир, за демократию, за справедливость. Мы сражались и сражались, нас бросали с одного континента на другой. Мелькали страны, народы, смертей становилось все больше. И настал момент, когда я перестал понимать, с кем мы сражаемся. Мы вторгались в чужие страны, превращали их в руины, в кладбище. Несли горе и боль. Я видел ненависть в глазах маленьких детей. Сухих, без слез. И понимал, что дальше будет еще хуже. И, когда лишился руки, воспользовался случаем и подал в отставку.

Он говорил, а я думала: сколько нас, сломленных, раненых, утративших надежду на счастье? Что принесла в наши жизни Межконтинентальная война, развязанная политиками Штатов ради высоких идеалов и лучшей жизни? Мой дядя погиб в первый же год войны. Захваченный общим патриотическим всплеском, ушел добровольцем и подорвался на мине спустя месяц, как попал на фронт. Отец так и не простил своего младшего брата. В семье хотели, чтобы Роберт стал адвокатом. Он учился в Гарварде, его ждали успех и благосостояние. Война изменила все.

— Когда я приехал в Хоупфул-Сити пять лет назад, — продолжил Иван, — мне сразу пришел вызов в нейроцентр.

— Но ты, конечно, туда не пошел, — улыбнулась я.

— Еще чего! – усмехнулся Иван. – Собрал свои немногие пожитки и уехал в Трущобы. А здесь встретил Сэма, и все закрутилось.

— Знаешь, — его лицо вдруг просветлело. — Там, где я сейчас, хорошие, правильные люди. Они тоже многое пережили. Знают, что такое настоящая боль и даже смерть. Но сами никогда не причиняли зла. Мы целыми сутками живем и работаем вместе, бок о бок. Я их очень люблю. Не раздумывая, отдам за них жизнь. Впрочем, я не слишком ценил свою жизнь. Пока не встретил тебя, Аня.