И тут он заговорил, не глядя на меня:

— Мелкая…

— М?

— У Вас с Сенькой… вы… всё нормально?

Я повернулась к нему.

— Мы… говорили. Вчера. Нормально. Без драм.

Он кивнул. Потом добавил:

— Если он снова сделает тебе больно — скажи. Я не буду влезать, ты знаешь, я уважаю твой выбор. Но и молчать не стану, если увижу, что тебе плохо, Сенька отхватит.

Я чуть не расплакалась от этой фразы, но сдержалась.

— Ты лучший, знаешь?

— Это я и без тебя знал, — ухмыльнулся он. — Всё, приехали. Веди себя прилично, не убей никого на балете, и — курсовую не забудь сдать.

Я открыла дверь, на секунду остановилась и сказала, глядя на него:

— Спасибо, Мак. Правда. За всё.

— Да иди уже, пока я не расчувствовался.

И пока я шла к корпусу, он посигналил один раз. Как в детстве — наш знак «я рядом».

К университету я шла в приподнятом настроении, но внутри всё же ощущалась тревожная дрожь — как от лёгкой лихорадки, когда ещё не ясно: то ли простыла, то ли просто устала. Разговор с Макаром в машине не выходил из головы. Он удивил меня до глубины души. Откуда он мог догадаться о том, что между мной и Сенькой что-то начало меняться?

Мы росли бок о бок — как одна большая семья. Илья и Макар были такими надёжными и немного строгими, всегда следившими, чтобы я не попала в беду. А Сенька… Сенька был частью этой неразлучной четвёрки, почти младшим братом, хоть и не по крови, а по обстановке, по атмосфере нашего дома, в котором ему всегда были рады.

Когда его сестра, Аглая, начала встречаться с Ильёй, наши семьи стали не просто близки — они сплелись, как виноградные лозы: сложно было уже понять, где чья. Всё казалось надёжным, прочным, почти вечным.

Жаль, что вечность оказалась такой короткой. Что-то случилось между Ильёй и Аглаей. Никто толком не объяснял, почему они расстались, — просто однажды Илья перевёлся в Питер, а Аглая уехала к бабушке. Всё рассыпалось молча, без скандалов и сцен. Но что-то в их расставании казалось незавершённым — будто пауза, а не точка. И хотя Илья упрямо твердил, что всё между ними кончено, я чувствовала: он всё ещё думает о ней.

И вот теперь — мы с Сенькой. Как воспримут это наши семьи, если всё-таки окажется, что мы действительно вместе? Ещё вчера я бы рассмеялась от одной только мысли. Сенька был не тем, кто мог бы вызвать у меня бабочек в животе.

Но потом появилась Соня. И всё переменилось. Она, как вспышка, осветила мои чувства — или, может, разбудила их. Внезапно я увидела в Сеньке совсем другого человека. Близкого, тёплого, понятного… и желанного.

Я до сих пор не знала, как с этим справиться. Вчерашний разговор открыл слишком многое. Мы решили попробовать — просто узнать друг друга по-новому. Он пообещал оставить Соню в прошлом. Сжечь мосты.

А сегодня мне предстояло снова встретиться с ним. И я понятия не имела, как на него смотреть. Как говорить. Как дышать.

Толпа студентов медленно рассасывалась по коридорам. Воздух пах мелом, кофе из автомата и чужими разговорами. День тянулся в своей привычной, чуть утомительной рутине — и только я знала, что сегодня всё стало иначе.

Сенька ждал меня у двери. Стоял, как всегда — небрежно, будто случайно оказался именно здесь, хотя я знала: он пришёл за мной.

Девчонки, выходящие следом, тут же начали хихикать и строить ему глазки. Обычно я не замечала таких сцен, отмахивалась внутренне — ну, Сенька, все его любят. Но теперь… теперь что-то внутри меня сжалось. Ревность — тонкая, вязкая, липнущая к сердцу, как паутина. Хотелось повести себя по-звериному просто и честно: схватить его за руку и сказать — «Он мой». Глупо. Дико. Необратимо.

Лерка, выходя из аудитории, скользнула по мне взглядом и подмигнула. Единственная, кто знал хоть что-то. И судя по её лицу, она поняла: между мной и Сенькой сегодня что-то изменилось. Что-то перешагнуло. Как будто мы с ним разом пересекли ту невидимую черту, которую годами берегли как границу между дружбой и чем-то иным.

Он шёл рядом, не касаясь — но я чувствовала его. Как чувствуют сквозняк: не видишь, но знаешь — рядом кто-то живой, тёплый, настоящий.Он хотел что-то сказать — обернулся, открыл рот……И не успел.

— Какая ты всё-таки быстрая.—Голос разрезал воздух, как лезвие.

Я резко обернулась. Соня стояла метрах в трёх от нас. Пальто перекинуто через руку, волосы растрёпаны. Глаза — уставшие. Не знаю, была ли она на занятиях, или просто ждала. Может, давно.

Она смотрела не на Сеньку. На меня.

— Я, знаешь, думала, что у тебя есть достоинство. Или хотя бы совесть.

Её голос был негромким, но звенел, как фарфор перед тем, как треснуть. Хрупкий, почти прозрачный — и всё же режущий по живому.