На секунду повисла тишина. Уличный свет мягко ложился на его лицо, на скулах отблеск фонаря, в глазах серьёзность, такая редкая для него. И в этот момент я увидела не только того мальчишку, который прыгнул за мной в ледяную воду, я увидела того, кто остался рядом.

Всегда.

— Я тогда тебе от страха пощёчину дала, помнишь? — сказала я, чуть улыбаясь.

Он рассмеялся — по-настоящему, хрипло и тепло:

— Помню. И уши у меня звенели.

— Потому что я испугалась, что ты умер.

— А я, что ты.

— И мы оба начали орать друг на друга, вместо того чтобы обняться, — сказала я.

Он посмотрел на меня. Долго. Спокойно.

— Может, в этом всё и дело. Мы с тобой всегда больше ссорились, чем признавались.

— Потому что было страшно признаться.

Он не ответил. Только подошёл ближе. Медленно, будто проверяя, не испугаюсь ли я. И тогда, взял мою руку. Осторожно, почти невесомо. Как в детстве, когда перебегали дорогу. Но теперь, это был другой жест.И я не отдёрнула руку.

Мы шли молча, и мне было спокойно. Не потому что всё стало понятным, нет. А потому что рядом был он. И потому что не нужно было больше защищаться, делать вид, отшучиваться, убегать. Просто идти рядом.

Иногда настоящие повороты случаются не в крике, не в признаниях, не в буре. А в этой обычной тишине, когда рядом человек, с которым ты когда-то делил кулон, страх, пирс и лето.

Сенька сжимал мою руку чуть крепче, чем нужно. Я не спрашивала, почему. Просто позволила себе быть рядом.

Город рассыпался огнями. Шуршала под ногами весенняя пыль. И где-то внутри уже не дрожала тревога, а раскрывалась тёплая, тихая уверенность: с этого момента всё уже не будет как прежде.И, наверное, в этом была самая настоящая надежда.

Макар поехал за родителями в аэропорт, а я осталась дома. Решила приготовить что-то вкусное к их возвращению. Хотелось, чтобы этот вечер был тёплым, домашним, обволакивающим, как плед после долгой дороги. За эти две недели всё сильно изменилось. Пугающе сильно. Я пока не хотела говорить маме с папой, что мы с Сенькой, уже не просто «мы». Что всё стало иначе.

Хотя я и понимала: его родители тётя Лена и дядя Саша, будут только рады. Они всегда смотрели на нас с Сенькой с какой-то мягкой, чуть насмешливой теплотой, словно заранее знали то, что мы ещё только начинали в себе подозревать.

А вот Макар… Он всё это время наблюдал за мной. И за Сенькой тоже. Слишком внимательно, слишком серьёзно. Он словно чувствовал, что между нами растёт нечто большее, чем старая дружба.

Квартира вдруг ожила. Звук чемоданов по ступеням, смех, обрывки фраз, запах морского крема и парфюма. Будто они не просто вернулись, а привезли с собой весь Мальдивский воздух, тёплый, солёный, лёгкий.

Мама влетела в прихожую первой — в белом сарафане, загорелая, сияющая, полная южного солнца.

— Где моя любимая девочка?! — почти пропела она и обняла меня так крепко, будто мы не две недели не виделись, а два года.

— На месте, — улыбнулась я. — Вся, целая, не замёрзла.

— И похудела, — тут же сказала мама, отступая и оглядывая меня пристально. — Ты вообще ела?

Папа тем временем возился с чемоданами, смешно сопел, раздувая ноздри, пах морем и каким-то очень дорогим кокосом.

— Море — не Мальдивы, — объявил он, как будто суть отпуска свелась к этому афоризму. — А вот еда… Всё маленькое, острое и с какими-то непонятными листьями. Я скучал по борщу.

— И по мне, надеюсь, тоже?

— И по тебе, конечно. Ну рассказывай. Что новенького?

И вот тут я будто на мгновение рассыпалась изнутри. Сердце коротко споткнулось. Потому что рассказать нечего.Вернее, слишком много, чтобы пересказывать это между ужином и чаепитием.

Соня, Сенька, та граница, которую мы с ним пересекли.И вся эта странная, хрупкая новизна, которую я пока носила как тайну, тёплую и острую.

— Всё по-старому, — сказала я, наливая чай. — Универ, зачёты… Немного драмы.

Мама выгнула бровь, посмотрела поверх чашки:

— Немного драмы? Ты же почти не писала. Для тебя это тревожный признак.

— Значит, всё было хорошо.

Она прищурилась, но ничего не сказала. Папа уже вытянул ноги на диване, довольный, как кот.

— Сенька как? Заходил?

Сердце невольно сжалось.

Я кивнула:

— Заходил. Пару раз.

Мама оживилась:— Какой же он красавец стал. Я говорю Лене: «Твой сын столько сердец разобьёт, готовься». И всё ещё не встречается ни с кем?