— Нет. Мы ничего поджигать не станем, пока не обыщем здесь всё. Вдруг тут есть наши? Или другие иммунные?

Быся пожал плечами, но, вот странность, спорить не стал, хотя его взгляд недвусмысленно говорил: «Ты зря тянешь время».

Мы начали осмотр этажей, двигаясь осторожно, с оружием наготове. И вскоре наткнулись на японского офицера, прятавшегося в подвале. Его форма была порвана, лицо исцарапано, но, как ни странно, он выглядел вполне вменяемым. Его глаза, хоть и мутные, не имели той звериной пустоты, что у заражённых.

«Иммунный» — сделал заключение я, когда вызвал справку по нему.

— Ты его хотел найти? — спросил Быся, хмыкнув. — Убивать иммунного — гуманность просядет. А за шкалой этой следить надо, иначе другие игроки на тебе свою будут поднимать.

— Зачем убивать? — предложил я, оглядывая пленного. — Может, с собой возьмём?

Что-то в японце вызывало настороженность, но убивать вот так, с ходу, я был ещё не готов. Или готов?

— Да ты поговори с этим упырём, — бросил Быся, усмехнувшись, и отошёл в сторону, оставляя меня наедине с японцем. — Побеседуй по душам. Сам всё поймёшь.

Полковника (а судя по погонам, это был именно полковник) бойцы примотали к стулу ремнями, которые впились в его кожу до багровых полос. Лицо японца было как застывшая маска. Седые, взъерошенные волосы, щетина, сухие, потрескавшиеся губы. На левой руке блестело обручальное кольцо. Взгляд его, обращённый на меня, не выражал ни страха, ни сопротивления — только пустоту, будто душа уже давно покинула тело.

Быся увёл бойцов в одну из сохранившихся больничных палат, чтобы те поспали. А я приступил к разговору «по душам» — как выяснилось, полковник неплохо говорил по-русски. Его имя и задание я не спрашивал намеренно — какая разница? Сейчас было важно решить, брать его с собой или нет. Преодолев оторопь офицера из-за царящего вокруг хаоса, я проигнорировал все его вопросы и начал задавать свои.

— Вы говорите, что служили императору? — спросил я, стоя перед ним и скрестив руки на груди. — Что для вас значит его приказ?

Он сглотнул, с трудом разлепил губы, издав хриплый звук, и заговорил с паузами, будто каждое слово давалось с трудом:

— Император… он не человек. Он… бог. Мы — его оружие. Смерть — наш долг.

Я хмыкнул, чувствуя, как внутри нарастает раздражение. Его голос, его слепая вера в божественность какого-то смертного из выродившегося рода, как минимум, раздражали, но нужно было держать себя в руках.

— Ваш долг? — переспросил я, наклоняясь ближе. — Вы же убивали пациентов этого госпиталя, раненых, издевались над пленными. Где ваша хвалёная честь?

Его взгляд упал на пол, будто он пытался найти там ответы. Его лицо дрогнуло, губы сжались, но он всё же выдавил:

— Честь… это для слабых. Мы делали то, что требовалось. Император… он…

— Он оставил вас здесь, — перебил я, не давая ему закончить. — Без защиты. Без славы.

Подвал был пропитан сыростью и смрадом, от которого першило в горле. Тусклый свет с улицы едва освещал фигуру японского полковника, привязанного к стулу. Его лицо, покрытое потом и грязью, выглядело как маска, вырезанная из старого дерева. Я стоял перед ним, скрестив руки на груди, и чувствовал, как внутри накипает смесь раздражения и усталости. Этот человек, слепо верящий в своего императора-бога, вызывал у меня отвращение, но убивать его вот так, без раздумий, было бы слишком просто. И слишком дорого для моей собственной совести — или, как говорил Быся, для этой чертовой шкалы гуманности.

Я кивнул вернувшемуся растаману, который стоял у стены, крутя в руках свой тесак и наблюдая за сценой с насмешливой ухмылкой. Его дреды торчали из-под берета, а взгляд был острым, будто он уже знал, к чему всё идёт.

— Давай выйдем, — сказал я, поворачиваясь к выходу из этой каменной могилы. — Надо мозги проветрить.

Быся хмыкнул, но последовал за мной. Мы вышли в узкий коридор подвала. Я прислонился к шершавой стене, чувствуя, как холод пробирает даже сквозь куртку, и достал флягу с остатками воды, чтобы смочить пересохшее горло.

— Ну что, приятель, — начал Быся, присаживаясь на корточки и глядя на меня снизу вверх, как будто я был чертовым оракулом, готовым выдать мудрость века. — У тебя прям глаза горят, как у кота на помойке. Что с этим самураем делать думаешь? Пришить? Оставить тут на радость заражённым? Или, может, с собой потащить?

Я сделал глоток, чувствуя, как тёплая, чуть затхлая вода скользит по горлу, и усмехнулся без веселья.

— Если пришью, гуманность моя, как ты говоришь, просядет…

Быся кивнул, почесав щеку кончиком тесака, будто это была зубочистка. Его глаза сузились, но в голосе сквозила всё та же беспечная насмешка.

— Верно мыслишь, приятель. Убивать иммунного — это как самому себе в штаны навалить ароматную кучу. Но и таскать его с собой — тот ещё геморрой. Ты его видел? Он же фашист. Такой ночью тебе глотку перережет, если шанс выпадет. Разумеешь?

Я уставился в темноту коридора. Мысли ворочались тяжело, как камни в мясорубке. Убить — проще всего, но это слишком скользкий путь. Гуманность — это не просто циферка в интерфейсе. Это то, что держит меня на плаву. Оставить его здесь — значит подарить заражённым лёгкую добычу, а это тоже на совесть ляжет гирей. Взять с собой? Рискованно. Этот тип, со слепой преданностью императору и кодексу бусидо, может стать бомбой замедленного действия.