Я слушал его, прислонившись к стене, и размышлял. Самурайские традиции, да. В них есть что-то, достойное уважения — кодекс чести, стойкость, готовность умереть за свои идеалы. Но есть и то, что мне глубоко противно. Их слепая преданность, готовность идти на смерть или убивать без раздумий только потому, что так велел командир. Для них это и есть мужество, но у нас это всё чаще называется фанатизмом или даже фатализмом. Кроме того, я знал из учебников, что плен у японцев — штука скользкая. Истории о бесчеловечных условиях, о пытках, о том, как пленных используют как расходный материал, не раз становились притчей во языцех. Порой смерть лучше такого вот «милосердия».

— Да хрен тебе на воротник, дядя, — бросил я в ответ, не скрывая сарказма. — Мы тут хорошо сидим, а вы там своих танкистов из железа выковыривайте. Или они у вас уже кончились?

Японец не дрогнул, только слегка наклонил голову, как будто соглашаясь с неизбежным. Но, вместо того чтобы уйти, он продолжил:

— Я понимать ваш сомнения. Подумайте о тех, кто ждать вас дом. О тех, кто ещё моч увидеть вас живой. Убить без нужда — не наш путь.

Я хмыкнул, переглянувшись с бойцами. Эти слова звучали красиво, но в глазах японца ясно читался — холодный расчёт. Он хотел нас живыми. Для чего? Вопрос. Чтобы, возможно, просто показать начальству? Или продемонстрировать в новостях, что «милость» проявлена.

Даже если бы я не был игроком, пожалуй, всё равно бы выбрал сгинуть в этом подвале, но не попасть в их лапы. Однако, время — это то, чего нам… мне не хватало. Ведь мне известно, что будет дальше. И я решил, сколько возможно, тянуть кота за фаберже. Заражение. Это могло изменить всё и сыграть на нашей стороне. Если враги превратятся в неразумных зверей, неспособных пользоваться огнестрелом, мы получим шанс. Надо только дождаться.

— Дай нам время на размышление, — сказал я, стараясь, чтобы голос прозвучал максимально серьёзно. — Я должен посоветоваться со своими людьми. Мы должны подумать.

— У вас есть время до рассвет. Если с первый луч вы не выйти к нам без оружие, вы все погибнуть…

Японец кивнул, развернулся и ушёл, просто оставив нас в покое, что казалось сейчас натуральным счастьем. Мы сидели молча несколько минут, пока один из бойцов, темноволосый мужик лет тридцати с глубокими морщинами на лбу и в тельняшке, не заговорил хриплым голосом:

— Ты ж не серьёзно, ваше благородие? Сдаваться этим псам? Да я слыхал, что они с пленными делают. Лучше пулю себе в висок, чем в лагерь военнопленных.

— Согласен, — поддакнул, молодой парнишка, который никак не мог унять дрожащие руки. — Мой брат был в их лагере… Сгинул в муках… Я лучше сдохну здесь, но с автоматом в руках.

Я кивнул, оглядывая их измождённые лица. Выслушал всех. Большинство было против сдачи в плен, и я их понимал. В этом мире условия в японском плену с пытками, голодом и работой на износ оказались не просто слухами, а подтверждённым фактом. Японцы могли гарантировать жизнь, но не человеческие условия.

Мы переглядывались, понимая без слов, что доверять врагу нельзя. Обсуждение шло тихо, отрывисто, каждый высказывал своё мнение свободно, но общий настрой был ясен. Бойцы проголосовали за бой до последнего патрона и капли крови, лишь бы не оказаться в позорном плену. Внутренне я был с ними согласен, но не чувствовал морального права приказывать им. Ведь каждого из них я проверил, вызвав справку. И все они оказались «потенциальными заражёнными».

Я внутренне готовился к худшему, но продолжал считать минуты. После заката потянулись ночные часы, но нас, как и пообещали, не беспокоили. Рассвет был не так уж далеко. Если зараза сделает своё дело, у нас… У меня будет шанс выбраться. А если нет… Что ж, я тоже не дам себя взять живым.

Закат подкрался к позиции в подвале на мягких лапах, накрыв нас липким покрывалом. Сквозь щели в стенах пробивался слабый холодный ветер, но он не мог разогнать запахов, которыми тянуло с полевой кухни японцев. К запахам еды примешивались ароматы сырости, крови и пороха, пропитавшие всё вокруг. Но даже они не мешали нашим животам урчать как голодным зверям.

За закатом пришла ночь. Узкие лучи лунного света, что проникали через оконца, отбрасывали на замусоренный бетонный пол жутковатые тени — будто призраки наших погибших товарищей уже бродили здесь, ожидая, когда мы присоединимся к ним.

Я сидел, прислонившись к холодной стене и сжав в руках АШ-12, и смотрел на своих бойцов. Их лица, измождённые, покрытые грязью и засохшей кровью, были мрачны, но это не умаляло их решимости. Похоже, что они, как и я, прекрасно понимали, что до вечера следующего дня нам, скорее всего, не дожить. Но сдаваться никто не собирался. Это был последний бой, и они собирались встретить его с оружием в руках.

А я?

Это была не моя война, но деваться мне особо было некуда. Можно попытаться под покровом ночи просочиться через окружение. Но если вдруг нас обнаружат, придётся прорываться. А у меня только половина магазина — одиннадцать патронов. С таким богатым боезапасом путь только в плен или на тот свет… Хотя… Мне не на свет, мне — в темноту следующего перерождения…

Бойцы переглядывались в тусклом полумраке, и, чтобы разрядить тяжёлую тишину, решили познакомиться. Их имена были простыми, русскими, как хлеб с солью: Иван, Пётр, Михаил, Сергей, Дмитрий и Алексей. Простые парни, каждый из которых мог бы работать на заводе, пахать поле или растить детей, если бы не проклятая бойня очередной войны, какими пестрит история родного Отечества. Они говорили тихо, хриплыми голосами, но я заметил, как их интонации постепенно менялись — становились ниже, грубее, а зрачки в глазах расширялись больше обычного, что было заметно даже в этом полумраке. И было понятно, что это, скорее всего, уже начало работать заражение. Вирус или что-то наподобие медленно, но верно, подтачивал их человечность. И всё же, несмотря на это, они держались, как настоящие солдаты, по уставу давно ушедшей эпохи царской армии, обращаясь ко мне с уважением: «Ваше благородие», «Вашбродь» или «Господин офицер». Это звучало почти нелепо, но в то же время странным образом грело душу. Они видели во мне командира.