— Теперь повоюем! — сказал Сергей, самый молодой из нас, с горящими глазами осматривая добычу.

Настроение бойцов поднялось, их голоса зазвучали бодрее, хотя я видел, что заражение продолжает своё дело. Быся уселся рядом со мной, вытирая пот со лба, и заговорил тише, чтобы остальные не услышали:

— Ты же понимаешь, приятель, что никто из них не выживет, скорей всего? Большинство станут заражёнными…

Я посмотрел на этих простых парней, на их усталые, но решительные лица, и кивнул.

— Слушай… А есть хоть какие-нибудь средства, чтобы сделать их иммунными? — спросил я, надеясь на чудо, хотя глубоко внутри и не верил в это.

Быся покачал головой, словно осуждая меня за мягкотелость. Его взгляд стал серьёзнее.

— Средства имеются, но…

— Говори.

— Как тебе сказать-то? — он замешкался.

— Как есть, так и говори.

— После того, как станут заражёнными, уже никак, — развёл грязными руками Быся. — До этого можно сожрать белый жемчуг или попасть на приём к Великому Знахарю. Но второе вообще без вариантов. Ни того, ни другого в наличии у нас не имеется. Так что извини…

— Может, отсрочить как-то можно? — задал очередной вопрос я.

Им бы хотя бы продержаться подольше. Может за это время и получится придумать, как их спасти.

— Живчик, может, и удержит их от превращения, — спокойно ответил растафари. — Но это ненадолго. Может, на двенадцать часов, может, на шесть, может, на пару суток — но исход всё равно будет один. Разумеешь?

Я стиснул зубы, глядя на своих бойцов. Они были готовы к любым испытаниям, даже к смерти. Их решимость, их вера в братство, в то, что даже после гибели они встанут плечом к плечу, как православные воины, поражала. Иван, Пётр, Михаил, Сергей, Дмитрий, Алексей — простые имена, за которыми стояли настоящие русские мужские характеры. Они заслуживали лучшего, чем участь заражённых. Но я знал, что в этом кластере, на этом проклятом этапе пути чудес не будет. Мы были обречены сражаться до конца, и всё, что я мог сделать, — это не подвести их. Как командир. Как тот, кого они называли «ваше благородие». И, может быть, как брат, если ангелы действительно справедливы.

Времени до рассвета оставалось всё меньше. Впереди нас ждал последний бой.

И мы его дадим.

Из-за утренней прохлады подвал казался ещё более тесным и сырым, чем раньше. Единственный источник света — тусклые лучи восходящего солнца, отбрасывавшие длинные тени на пол, усеянный обломками кирпича и пустыми гильзами. Я сидел, облокотившись на холодную стену, и сжимал в руках АШ-12, пока Быся, сидящий на корточках рядом, протягивал свою флягу с «живчиком». Его лицо, как всегда, выражало странную смесь насмешки и беспечности, дреды торчали из-под берета в художественном беспорядке, а в глазах мелькали искры безбашенно-расслабленной лихости.

— Давай, приятель, угости своих парней, — проговорил он, кивая на бойцов. — Глоточек-другой, и они хоть на миг забудут, что вокруг ад. Но чур ты мне торчишь споран… Потому как бесполезно это. Блажь твоя. Разумеешь?

Я кивнул, и один из моих споранов перекочевал из кармана в протянутую ладонь растафарианца.

Доверия к этому странному раствору не было. Но я опирался не только на то, что Быся говорил, но и сам отчего-то был уверен, что без него иммунным грозит мучительная смерть или превращение в заражённых.

Но сейчас стояла немного другая задача.

Я повернулся к своим ребятам — Ивану, Петру, Михаилу, Сергею, Дмитрию и Алексею. Их лица, покрытые грязью и кровью, были бледны, зрачки расширены, а голоса уже звучали с хриплой, звериной ноткой. Заражение шло полным ходом, и я знал, что времени у нас мало.

— Пейте, парни, — сказал я, стараясь, чтобы голос прозвучал уверенно, хотя внутри всё сжалось от предчувствия утраты. — Приказ есть приказ. Это не чай с малиной, а лекарство, оно поможет продержаться ещё бой. А потом, глядишь, и наши подойдут.

Они переглянулись, недоверие читалось в их взглядах. Я сделал маленький глоток, подавая пример. Иван, самый старший, с седыми висками и глубокими морщинами на лбу, скривился, принимая флягу первым, но выпил, не сказав ни слова. Остальные последовали его примеру, хотя лица их выражали отвращение. Пётр, самый молодой, кашлянул, вытирая рот рукавом, и пробормотал что-то про «помои», но я только хмыкнул. Главное, что они держатся и всё ещё выполняют приказы.

Мы ждали. Однако и спустя несколько часов, когда солнце уже встало, атаки японцев не последовало. Снаружи, на их позициях, творилось странное и неладное. Сначала до нас донеслись панические крики, резкие, рваные, будто кто-то внезапно потерял рассудок. Затем раздалась беспорядочная стрельба — не прицельная, не организованная, а хаотичная, как будто люди стреляли просто от страха, не понимая, куда и зачем. Мы наблюдали за этим хаосом ещё около часа, сидя в напряжённой тишине, но из-за расстояния и плохого обзора ничего толком разглядеть не удалось. Только вспышки, грохот выстрелов да нечеловеческие вопли разрезали утро.

— Пойду-ка я на разведку, приятель, — сказал Быся, поднимаясь и отряхивая закатанные камуфляжные штаны.

Его голос был, как всегда, беспечным и расслабленным, но в глазах мелькнула серьёзность.

Я кивнул, хотя внутри всё воспротивилось тому, чтобы отпускать его одного. Но, насколько я успел понять, Быся был из тех, кто всегда выкрутится, каким бы местом к нему не развернулась Фортуна. Он выскользнул из подвала, словно тень, и исчез в темноте окопов.

Вернулся он спустя полчаса, весь в грязи, но с широкой улыбкой на лице. Схватив ручной пулемёт, который он сам же притащил, он бросил: