Мы шли по узким улочкам, пробираясь сквозь утреннюю суету. Город уже проснулся и бурлил жизнью: торговцы раскладывали товар, служанки спешили за покупками, ремесленники открывали мастерские. Воздух наполнялся запахами свежего хлеба, дыма от жаровен, кожи и металла.

Проходя мимо трактира при постоялом дворе, я вдруг услышал знакомый голос — резкий, с характерными начальственными нотками. Сердце ёкнуло — не может быть! Я замедлил шаг, вглядываясь в посетителей, сидевших за дальним столом.

И точно: там, потягивая чай из большого стакана, сидел мой отец — Андрей Петрович Воронцов. Все такой же прямой, подтянутый, с аккуратно подстриженными усами и цепким взглядом. Только морщин на лбу прибавилось, да в волосах серебра больше, чем я помнил.

Я хотел было проскользнуть незамеченным, но было поздно — отец поднял глаза и наши взгляды встретились. На мгновение в его взоре мелькнуло удивление, а затем лицо приняло привычное саркастическое выражение.

— Захар, — тихо сказал я, — идите пока без меня. Встретимся через час у лавки немца, о которой говорил Никифор.

Мужики, заметив моё замешательство и переглянувшись, кивнули и пошли дальше, а я, выпрямившись и расправив плечи, направился к отцовскому столу.

— Здравствуй, батюшка, — поклонился я, останавливаясь перед ним.

Отец окинул меня оценивающим взглядом с головы до ног, задержавшись на моем кафтане, который явно был не из дешевых.

— Надо же, какая встреча, — протянул он с усмешкой. — Ты всё по трактирам гуляешь, блудный сын? Мало моих денег проиграл?!

Его слова, были острыми, словно лезвие бритвы. Я смотрел на отца и видел не грозного судью, а просто человека — усталого, озабоченного, с явными признаками финансовых затруднений на лице. Дорогой, но потертый сюртук, отсутствие золотых запонок, которые я видел в первый и единственный раз, когда мы сидели за столом и он меня изгонял из дома, потускневший перстень — все говорило о том, что дела у него шли не блестяще.

Я молча достал из внутреннего кармана кошель, отсчитал тысячу и положил перед ним на стол.

— Столько я был должен, отец? — спросил я спокойно, глядя ему прямо в глаза.

Андрей Петрович уставился на деньги, словно не веря своим глазам. Его пальцы дрогнули, но он не притронулся к ним.

— Откуда деньги? — хрипло спросил он. — Неужто встал на путь истинный?

— Можно и так сказать, — я присел напротив, не дожидаясь приглашения. — Дела у меня идут неплохо.

— Какие дела? — недоверчиво прищурился отец. — Ты же никогда ничем серьезным не занимался. Только карты да кутежи.

— Люди меняются, — пожал я плечами. — Спасибо бабушке — Уваровку мне отписала. Вот и занимаюсь с тем, что есть.

Отец помолчал, барабаня пальцами по столу и глядя на лежащие перед ним деньги. Потом, словно приняв какое-то решение, спрятал их в карман.

— Что ж, раз ты остепенился, может, и домой вернешься? — его голос стал мягче. — Мать скучает. Да и место твое в семье, а не в глуши.

Я покачал головой:

— Нет, батюшка. У меня свой дом теперь, своё дело. В Уваровке меня ждут люди, которые на меня надеются.

— Глупости, — отец махнул рукой. — Какие дела могут быть в деревне? Вернись в родительский дом. Кстати, — он подался вперед, понизив голос, — жениться тебе пора. Есть на примете дочь помещика Савельева — образованная, воспитанная, с приданым в пять тысяч рублей. Весьма выгодная партия.

Я почувствовал, как кровь приливает к лицу. Вот оно что! Всё тот же подход — использовать сына как средство поправить дела.

— Благодарю за заботу, — ответил я, стараясь сдержать раздражение, — но мне не нужна выгодная партия. У меня есть невеста — Мария.

— Вот как? — отец приподнял бровь. — И кто же она? Дочь какого-нибудь обедневшего дворянина?

— Она дочь купца Фомы, — выпалил я, прекрасно понимая, какую реакцию это вызовет.

Реакция же не заставила себя ждать. Лицо отца побагровело, глаза сузились:

— Купчиха? — почти прошипел он. — Ты в своем уме? Это же позор для нашего рода! Ни за что не дам согласия!

— Мне не нужно твое согласие, — я встал, чувствуя, как внутри поднимается волна гнева. — Я давно совершеннолетний.