— Пожалуйста! — в голосе парня звучала мольба. Он все еще не мог поверить, что очкарик-телекин действительно бросит его умирать.

Леха развернулся и пошел прочь неторопливым, почти прогулочным шагом. Даже не побежал — зачем спешить? Он хотел слышать каждый звук, каждый вопль, каждый хрип. Это был его момент триумфа, его маленькая персональная победа над всеми сильными мира сего.

Вопль захлебнулся в булькающем хрипе, когда челюсти мертвяка сомкнулись на горле Макса. Леха замер на мгновение, прислушиваясь к звукам разрываемой плоти, ощущая странное, почти сексуальное удовлетворение от мысли, что самоуверенный ублюдок получил по заслугам.

Только когда все стихло, Леха ускорил шаг, но не из страха — ему просто нужно было подготовить историю для остальных. По коридору он уже бежал, старательно придавая лицу выражение ужаса и скорби. Но внутри, глубоко внутри, тлел огонек темного удовольствия. Новое, незнакомое чувство — пьянящее, опасное, но такое сладкое.

Маленькие пальчики Насти, обхватившие мой мизинец, подействовали как грёбаный холодный душ. Я замер, чувствуя, как тело прошивает судорога, а в голове звенит несколько противоречивых мыслей сразу. Тьма внутри всё ещё рвалась наружу, требуя действий, крови, охоты. Но этот невинный детский жест — такой доверчивый и такой отчаянный — цеплял что-то в глубине души, где ещё сохранились остатки человечности.

— Дядя, не уходи, — повторила она тихим голосом. — Мне стласно одной.

Я медленно обернулся. Девочка смотрела снизу вверх с выражением, которое пробивало мою новообретённую броню насквозь. В её глазах застыл страх, смешанный с надеждой — тот особый взгляд ребёнка, который уже потерял слишком многое и отчаянно цеплялся за единственную соломинку.

Жёлтая пелена перед глазами начала рассеиваться, а тёмный шёпот в голове превратился в невнятное бормотание где-то на периферии сознания. Я смог сделать глубокий вдох, затем выдох, чувствуя, как тело постепенно возвращается под мой контроль. Желтизна в глазах потускнела — не исчезла полностью, но стала менее интенсивной.

— Не уйду, — сказал я, осторожно сжимая её маленькую ладошку. — Обещаю.

Тело Степана уже полностью иссохло. От человека, который несколько минут назад боролся за жизнь дочери, остался лишь мумифицированный скелет, обтянутый пергаментной кожей. Его застывшие глаза всё ещё были обращены к дочери, и я поймал себя на мысли, что надо бы сделать что-то с этим зрелищем, пока Настя окончательно не пришла в себя.

— Подожди здесь минутку, — я мягко усадил девочку на край дивана. — Мне нужно немного прибраться.

Пока Настя сидела, уставившись в пустоту невидящим взглядом, я быстро нашёл в шкафу старое одеяло и аккуратно накрыл им останки её отца. Закончив с этим печальным делом, я решил осмотреть квартиру, чтобы оценить наше временное убежище.

Двухкомнатная, вполне приличная, с нормальной мебелью и явными следами борьбы — опрокинутая мебель, разбитые фоторамки, засохшие пятна крови на паркете.

Я быстро обследовал шкафы на кухне. Запасов оказалось немного, но достаточно для ночёвки: пачка макарон, несколько банок тушёнки, пара пачек крекеров и, что самое ценное, полная пятилитровая бутыль питьевой воды. В одном из ящиков нашлась портативная газовая горелка — компактная, туристическая, с парой запасных газовых баллончиков. Видимо, хозяева были любителями походов. В нашей ситуации это оказалось настоящим сокровищем — можно будет приготовить горячую еду, даже если электричество не работает.

Я вернулся в гостиную, держа в руках тарелку с разогретыми тушёнкой и макаронами.

— Есть хочешь? — спросил я, присаживаясь рядом с Настей.

Она неуверенно кивнула, не отрывая взгляда от накрытого одеялом тела.

— А где папа? — тихо спросила она. — Он ушёл за лекалствами?

Что-то сжалось внутри. Её детский разум создавал защитную историю, вытесняя травматические воспоминания. Возможно, это и к лучшему — такую страшную правду ребёнку сразу не объяснишь.

— Он… — я запнулся, подбирая слова. — Давай сначала поешь, хорошо? Тебе нужны силы.

Настя послушно взяла протянутую вилку и начала есть. Я молча наблюдал, как она механически отправляет еду в рот, пережёвывает и глотает. В её движениях не было ни удовольствия, ни интереса — просто удовлетворение базовой потребности. И всё же это было хорошим знаком. Тело продолжало функционировать, несмотря на шок.

— Папа говолил, что сколо велнётся, — вдруг сказала она между глотками. — Ему нужно было плинести лекалства. Он всегда возлащается.

Я не стал её разубеждать. Пусть её разум цепляется за эту защитную ложь, пока она не будет готова принять правду. Или пока я не придумаю, как ей эту правду преподнести.

— Конечно, — сказал я нейтрально. — А пока о тебе позабочусь я.

Когда с ужином было покончено, я решил, что нужно перебраться в спальню. В гостиной, где лежало накрытое одеялом тело Степана, оставаться было нельзя. Для ребенка это было бы слишком тяжело, даже если она пока не осознавала случившегося.

— Пойдем в спальню, — мягко сказал я. — Там тебе будет удобнее.

Я нашел в шкафу чистое постельное белье и быстро застелил кровать. Помог Насте переодеться в найденную там же футболку — она доходила ей почти до колен.